Н.С.Шер "Алексей Максимович Горький" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
продолжение рассказа...
Горький кончал пьесу «На дне» еще в арзамасской ссылке. «Жив быть не хочу, а напишу пьесу хорошую», — говорил он. В августе 1902 года он передал пьесу Немировичу-Данченко. Начались репетиции, и Горькому теперь часто приходилось бывать в Москве. Артисты и режиссер работали с увлечением, ходили на
Хитров рынок, в ночлежки, где жили босяки, и Горький много рассказывал о жизни своих героев, помогал правильнее понять этих людей, их жизнь, привычки. 18 декабря 1902 года состоялся первый спектакль пьесы «На дне». Без конца вызывали актеров, режиссера, автора. Спектакль превратился в бурное чествование Алексея Максимовича Горького. Горький вышел на сцену взволнованный, растерянный,— такого успеха он не ожидал. Большой, немного сутулый, он хмурил густые брови и от смущения забыл бросить папиросу, которую держал в
зубах, забыл, что надо кланяться. Огромная толпа людей, не попавших на спектакль, долго стояла у театра. Полиция убеждала публику разойтись, но никто не уходил — ждали Горького, чтобы только посмотреть на него.
Так первые пьесы Горького «Мещане» и «На дне» внесли новую, революционную струю в жизнь Художественного театра. В январе 1904 года началась русско-японская война. Она нужна была царскому правительству в России, нужна была правительству Японии, но она не нужна была русскому народу — ему она несла только горе и смерть. Царская армия терпела поражение за поражением. Под Мукденом погибли тысячи русских солдат; предательски сдан был Порт-Артур, в сражении под Цусимой была потоплена русская эскадра.
По улицам Петербурга, Москвы, Харькова и других больших городов шли демонстрации, организованные большевиками; люди несли красные знамена с лозунгами: «Долой самодержавие!», «Долой войну!» Повсюду начинались стачки; все говорили о близкой буре: «Пусть сильнее грянет буря!» А в Петербурге 11 ноября 1904 года шла третья пьеса Горького—«Дачники». И снова спектакль превратился в политическую демонстрацию, в торжество Горького. Горький к этому времени переехал жить в Москву. Огромный успех его пьес не только в Москве и Петербурге, но и во многих провинциальных городах говорил о том, как они своевременны, как
помогают людям в борьбе за прекрасное будущее, за свободу и счастье. Наступил 1905 год. 9 января по приказу царя на площади перед Зимним дворцом была расстреляна мирная демонстрация рабочих. Горький в этот день был в толпе рабочих на улице, а вечером, потрясенный и возмущенный, написал воззвание «Ко всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств», где прямо называл главного виновника «Кровавого воскресенья» — царя и призывал всех к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием.
Через два дня Горький был арестован и заключен в Петропавловскую крепость — тюрьму, куда сажали самых важных политических преступников. И снова по всей России прокатилась волна протеста, как было, когда арестовали его в Нижнем. На этот раз за Горького вступился не только русский народ — его освобождения требовали все лучшие люди мира. «Дело Горького — наше общее дело. Такой талант, как Горький, принадлежит всему миру. Весь мир заинтересован в его освобождении», — писал французский писатель Анатоль Франс. Горький был освобожден; через полгода он уехал в Москву. Россия переживала знаменательные дни, события разворачивались со стремительной быстротой. В ноябре приехал из-за границы Ленин. Скрываясь от жандармов и шпионов, он руководил подготовкой вооруженного восстания. Во многих городах были
организованы Советы рабочих депутатов, создавались боевые дружины. В начале декабря вышел первый номер «Известий Московского Совета рабочих депутатов», в котором был напечатан призыв: «Объявить в Москве со среды 7 декабря, с двенадцати часов дня, всеобщую политическую забастовку и стремиться перевести ее в
вооруженное восстание». «Настроение масс отнюдь не падает, а все растет», — писал в эти дни Горький в одном из писем. Москва была отрезана от всей страны: остановились железные дороги, конки, не выходили газеты, не было воды, погасло электричество, не хватало хлеба. Заводы, университетские аудитории, школы превратились в места постоянных митингов и рабочих собраний. Рабочие вооружались, на улицах дружинники
останавливали и обезоруживали полицию, жандармов, офицеров. В ночь на 10 декабря раздался в Москве первый орудийный выстрел — гренадеры и драгуны обстреливали дом, где собрались на митинг рабочие, железнодорожники, студенты, ученики старших классов. На следующий день по всему городу стали воздвигать
баррикады. Началось вооруженное восстание. «Гремят пушки... идет бой по всей Москве! В окнах стекла
гудят... отовсюду — звуки выстрелов...» — писал Горький одному из своих друзей. Квартира его превратилась в боевой лагерь; сюда сносили ружья, револьверы, гранаты для дружинников, здесь встречались для получения заданий, писали прокламации, листовки. Восстание было подавлено. Царское правительство свирепо расправилось с восставшими — тысячи людей были приговорены к смертной казни, брошены в тюрьмы, сосланы в Сибирь, занесены в «черные списки» — их нигде не принимали на работу. Ленин сначала скрывался в Финляндии, потом ему удалось перебраться за границу. «Пролетариат не побежден, хотя и понес потери, — писал
Горький в письме, обращенном «К рабочим всех стран». — Революция укреплена новыми надеждами, кадры ее увеличились колоссально...» Этот бой ведь не последний, Подождите с ликованьем! Не беда, что есть потери, — Будет время и победы! — тогда же в лицо врагам революции бросил грозные слова своей песни латышский поэт Ян Райнис. Их подхватили по всей стране — латыши и русские, грузины, украинцы, татары, армяне... В начале 1906 года по указанию партии большевиков Горький уехал за границу. Ему поручено было пропагандировать, разъяснять английским, французским, итальянским рабочим смысл происходящих в России событий. Он должен был помешать русскому правительству получить заем у правительств западных стран — деньги русскому царю нужны были для борьбы с революцией. Кроме того, Горькому надо было попытаться организовать сбор денег на подпольную работу большевиков. Поручение было ответственное. Месяца полтора пробыл Горький в Западной Европе, потом уехал в Америку. «Поднял я все мои паруса и долго буду плавать по морям, как видно», — полушутя, полусерьезно говорил он.
А сыну, которому было уже девять лет, писал: «Милый ты мой сын! Я очень хочу видеть тебя, да вот — нельзя все! Ты еще не знаешь, что такое «долг перед родиной». Это, брат, не шутка. Спроси маму — что я делаю, и ты поймешь, почему я не могу теперь видеть тебя, славный ты мой!» В Соединенных Штатах американские социалисты встретили Горького торжественно; он часто выступал на митингах, рассказывал о России, о русской революции. Американские богачи терпели его, пока не появились первые его, резкие и суровые, статьи и очерки об Америке. «Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо... но ужас нищеты Ист-Сайда — мрачнее всего, что я знаю, — писал Горький в очерке «Город Желтого Дьявола». — В этих улицах, набитых людьми, точно мешки крупой, дети жадно ищут в коробках с мусором, стоящих у панелей, загнившие овощи и пожирают их вместе с плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, они дерутся, как маленькие собачонки...» Молчать об этом Горький не хотел и не мог — пусть русские рабочие знают правду о «прекрасной Америке», о «свободной стране», где все служит золоту — «желтому дьяволу», где империалисты хотят, чтобы народ жил «без солнца, без песен и счастья, в плену тяжелого труда». Против Горького восстали богачи Америки; они называли его безумным и ужасным человеком, требовали, чтобы его выслали из страны, выдумывали всякие небылицы о его жизни. Находились любопытные, которые приезжали издалека посмотреть на него, но близко подходить к нему и входить в дом не решались. «Встречая меня на дороге — скачут в стороны, точно кузнечики», — сообщал Горький в одном письме, а в другом писал: «Говорят, я здесь делаю революцию. Это, конечно, чепуха, но, говоря серьезно, мне удалось поднять шум».
А пока американцы «шумели», Горький жил уединенно, вдали от города, высоко в горах, покрытых лесом, и работал. «Хочется иметь четыре головы и тридцать две руки, чтобы работать, работать, работать», — говорил он, отсылая в Россию очерк за очерком, статью за статьей. В этих статьях горячо, убежденно говорил он с трудовым народом, с рабочими всего мира: «Первым отрядом всемирной армии двинулся в битву русский рабочий... Он уже нанес славные удары врагу, но враг еще силен, и впереди у русских — много битв.
Чем скорее грянет ближайшая битва, тем скорей ее гром пронесется по всей земле, и, если русский рабочий победит, — рабочие всей Европы, всего света почерпнут в этой победе вдохновение, и силу, и уроки для себя...»
Но самой большой и нужной литературной работой считал он теперь большую повесть, о которой думал уже несколько лет, для которой собрал много материала. Он хотел рассказать в ней о первых битвах на подступах к революции, о простых рядовых бойцах, у которых только одна цель: «Всю жизнь вперед!» и только одна
вера: «Победим мы, рабочие!» Много таких людей знал Горький. Это они во время первомайской демонстрации в 1902 году шли с красным знаменем в первых рядах и с ними их товарищи — рабочие, крестьяне, революционная интеллигенция — старики, молодые, юноши и девушки. Они знали, за что борются, знали, что их ожидает смерть, каторга, ссылка. Когда их судили, они бросали в лицо судьям дерзкие, справедливые
слова о своей жизни, о борьбе, о ненависти, о своих надеждах. Среди этих людей были сестры, жены, матери, которые помогали революционерам. Под видом странниц, торговок они разносили прокламации, передавали в тюрьмы записки, выполняли разные поручения. «Нередко матери во время тюремных свиданий с сыновьями передавали им записки «с воли» от товарищей. Мать одного из членов ЦК партии большевиков хранила печать комитета на голове, у себя в прическе. Жандармы дважды делали обыск в квартире,
а печать не нашли. Такие матери были не так уж редки», — рассказывал Горький. Когда Алексей Максимович писал свой роман, он думал обо всех этих людях и как бы жил одной жизнью с ними. Вот на окраине города, в слободке, растет герой его романа Павел Власов. Отец у него пьет, мать неграмотная, забитая нуждой
женщина. Отец умирает. Павел, уже юноша, не может и не хочет жить так, как жил отец; он сближается с революционерами и всего себя отдает на служение революции. Постепенно втягивается в эту жизнь и мать его, сначала из любви к сыну, чтобы «быть ближе его сердцу», а потом, когда понимает, куда он ее зовет, в чем правда его жизни, она становится рядом с ним; она чувствует себя не только матерью Павла, но и матерью всех его товарищей, всех людей — борцов за великое дело. «Мы социалисты... Мы, рабочие, — люди, трудом которых создается всё — от гигантских машин до детских игрушек, мы — люди, лишенные права бороться за свое человеческое достоинство... мы хотим теперь иметь столько свободы, чтобы она дала нам возможность со временем завоевать всю власть... Победим мы, рабочие!» — сказал в своей речи на суде Павел Власов. И, когда после речи Павла кто-то крепко сжал руку матери и взолнованно сказал: «Ваш сын будет примером мужества для всех нас», — ее захлестнула большая, светлая радость, гордость за сына. И пoтом, когда ей поручили распространять напечатанную в подпольной типографии речь Павла Власова, она была бесконечно
счастлива; «слово сына повезу, слово крови моей!» — говорит она. На вокзале мать арестовывают, бьют, издеваются над ней, а она бросает в толпу листки с речью сына и торопится сказать людям все, что поняла сама своим чистым, большим сердцем матери, что осветило жизнь высшим счастьем. Ниловне уже ничего не страшно,
она не одна — с ней товарищи, друзья, бойцы; они смотрят на нее, и глаза у них горят «знакомым ей смелым, острым огнем — родным ее сердцу огнем». «Мать» — так назвал Горький свою повесть. Когда Владимир Ильич Ленин еще в рукописи прочел повесть «Мать», он сказал Горькому, что книга хорошая, нужная, «очень
своевременная книга». Для Алексея Максимовича это была высшая похвала — ведь он сам торопился писать ее: знал, что тем рабочим, которые участвовали в революции несознательно, стихийно, она на многое откроет глаза, а настоящих революционеров еще крепче сплотит, поможет им не сдаваться, продолжать борьбу и — победить!
В России первая часть повести была напечатана в 1907 году в нескольких сборниках «Знание». Правительство запретило распространять эти сборники — наложило на них арест. Запрещено было и отдельное издание книги «Мать». И все-таки повесть проникала в самые отдаленные углы России — она печаталась за границей на русском языке, и ее тайно переправляли через границу. Очень скоро повесть «Мать» стали переводить на разные языки Европы, Азии, всего мира. С волнением читали ее повсюду рабочие,
революционная интеллигенция, часто книга эта помогала людям жить, а судьба Пелагеи Ниловны становилась судьбой многих женщин. В 1906 году Горький на большом океанском пароходе возвратился из Америки в Европу. Он знал, что царское правительство решило привлечь его к суду за повесть «Мать», «которая имеет
вполне преступный характер и возбуждает к бунту». Ко всем «преступлениям» Горького прибавились еще новые. О возвращении в Россию нечего было и думать. Горький решил остаться за границей, в Италии, и поселиться на острове Капри. По дороге остановился он в Неаполе. Здесь его ждали русские товарищи, итальянские
рабочие; а перед окнами гостиницы, где он жил, прохаживались итальянские жандармы—карабинеры.
Через несколько дней в честь приезда Горького итальянцы устроили митинг. Тысячи людей приветствовали его: «Да здравствует Горький!», «Да здравствует великий художник!», «Да здравствует русская революция!» Бледный, взволнованный, слушал Горький речи, приветствия, слова любви. «Товарищи итальянцы, — сказал он в ответ, — я не знаю вашего языка, и вы не знаете моего, но я знаю ваши чаяния и ваши надежды, вы знаете мои. В этом великом и необыкновенном явлении залог братства всех людей. Вера в близкую победу правды и разума пусть никогда вас не покинет и даст вам силу бороться и победить». В 1907 году в Лондоне состоялся V съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Горький присутствовал на съезде делегатом с совещательным голосом. Для него съезд этот был одним из самых значительных событий в жизни. «Съезд меня
ужасно хорошо начинил. Многое темное стало ясным...» — писал он, и все становилось еще более ясным, когда он слушал Ленина и говорил с ним. Здесь, на съезде, началась дружба Горького и Ленина. Горячо и навсегда полюбил Горький Владимира Ильича. Они были ровесники, но Горькому казалось, что отношение Ленина к нему было «отношением старого учителя и доброго, заботливого друга». А сестра Ленина, Мария Ильинична, говорила, что «мало было людей, к которым Ленин относился бы с такой любовью, как к Горькому». В Италии, на острове Капри, Горький прожил семь лет; он полюбил страну, приютившую его, с радостью узнавал ее, много ездил
по ней, иногда совершал далекие путешествия пешком, и при этом всегда был у него с собою, томик стихов кого-нибудь из русских поэтов. «Люблю читать стихи в дороге», — говорил он. Алексею Максимовичу нравился остров, на котором он жил, море, рыбаки, рыбацкие дети. Он любил ласковые, теплые дни осени, синее небо,
песни и пляски итальянского народа. Но о родине думал он непрерывно, хотел все знать о ней. Каждый день приходили газеты, журналы, книги — правда, иногда с большим опозданием. В письмах он часто просит сообщить то о рабочих кружках самообразования где-нибудь в Иваново-Вознесенске, то о выставке картин в Томске: «Интересно же, как она живет, эта великая Сибирь», то о новых книгах, каталогах... А в России шли мрачные, тревожные годы. Царское правительство продолжало преследовать и жестоко расправляться с революционерами, особенно с большевиками. Тюрьмы были переполнены, несколько тысяч революционеров было казнено. Более слабые и трусливые покидали ряды партии, оставались те, которые были крепче, смелее и увереннее в правоте своего дела. Отступая, переходя в подполье, они собирали силы для новой борьбы.
В 1910 году у Горького на Капри был Владимир Ильич Ленин. Как радовался Горький приезду Ленина! Рассказывают, что, встречая его, он волновался, как мальчик, и ему «страстно хотелось, чтоб Ленину понравилось у него, чтобы он отдохнул и набрался сил». Каждый день Горький и Ленин уходили с итальянскими рыбаками в море, на рыбную ловлю, и здесь никто не мешал их душевным разговорам. Горький с увлечением показывал Ленину Италию, они вместе ездили на Везувий, по окрестностям Неаполя. А вечерами Горький много рассказывал о своем детстве, о бабушке, о деде, о своих скитаниях... «Ленин слушал его с огромным вниманием, блестя прищуренными по привычке глазами, и раз как-то сказал Горькому: — Написать бы вам все это, батенька, надо! Замечательно поучительно все это, замечательно... — Напишу... Когда-нибудь», — сказал Алексей Максимович. И вскоре тут же на Капри написал первую часть трилогии, «Детство». Он посвятил ее сыну Максиму, детские годы которого были так не похожи на его детство. Кроме того, на Капри Горький написал «Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина», повесть «Лето», «Сказки об Италии», пьесы, сотрудничал в большевистской газете «Звезда», в журнале «Просвещение». «Работаю, как тысяча чертей. Спина болит, волосы лезут, ослеп», — жаловался он шутя. Каждый день приносил Горькому множество писем, рукописей —
писали начинающие писатели, учителя, рабочие, друзья, знакомые и незнакомые люди. Он внимательно, терпеливо разбирал письма, написанные часто неразборчивым почерком, и радовался, что в них всегда весточка с далекой родины, знакомство с новым человеком, который живет где-то в России, за тысячи верст. Если не удавалось тотчас ответить на письмо, то он всегда объяснял почему: «Мне приходится прочитывать не менее сорока рукописей в месяц и каждый день писать три, пять, семь писем». Очень часто писали ему дети. Когда умер Лев Николаевич Толстой и Горькому казалось, что он «осиротел», он получил коротенькое письмо от маленького мальчика: «Дорогой Максим Горький, все писатели русские умерли, только ты остался».
Горького тронуло это письмо. «Дорогой мой Илюша, — отвечал он мальчику, — да, Толстой — человек умер, но великий писатель жив, он всегда с нами. Через несколько лет, когда ты будешь постарше и сам начнешь читать
прекрасные книги Толстого, ты, милый мальчик, с глубокой радостью почувствуешь, что Толстой — бессмертен, он — с тобой и вот — дарит тебе часы наслаждения его искусством». Все годы, пока Горький жил на Капри, к нему из России приезжало много гостей — старые друзья по Нижнему Новгороду, писатели, художники. Здесь, на Капри, художник Бродский написал свой первый портрет Горького. Приезжали и товарищи, которые
после 1905 года жили за границей, в эмиграции. Горький любил водить своих гостей по острову, всё им показывал, знакомил с новыми своими приятелями — каприйцами, которые всегда при встрече весело улыбались ему. Изредка приезжал и сын; однажды он посадил у дома цветы, а потом уехал. «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил
после себя на Капри нечто хорошее — цветы, — писал Горький сыну. — Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только хорошее — цветы, мысли, славные воспоминания о тебе, — легка и приятна была бы твоя жизнь. Тогда ты чувствовал бы себя всем людям нужным, и это чувство сделало бы тебя богатым душой. Знай, что всегда приятнее отдать, чем взять». Это чувство беспокойной заботы о людях, желание всегда быть
нужным, полезным не покидало Горького всю жизнь. К каждому человеку он умел подойти, для каждого находились у него самые важные и нужные слова, и сердце его «пело всегда один гимн: «Да здравствует Человек!» Об этом Человеке, о своей любви к нему, о вере в него, в его будущее написал Горький свои «Сказки об Италии». В них говорится о том, как живет и трудится, как борется за свои права итальянский народ — рыбаки, рабочие, крестьяне. В них нет ничего сказочного; они рассказывают о забастовках рабочих в городах
Италии, о молодых революционерах в тюрьме, о мудром и прекрасном сердце матери, о маленьких итальянцах, таких, как Пеле, о туннеле, который с великим трудом прокладывают рабочие, о ярком солнце и синем небе Италии. Все то, о чем писал Горький в своих сказках, было близко и дорого русским людям, потому что
в сказках была правда жизни, «сама жизнь», полная труда, огорчений, борьбы, веры в будущее.
Некоторые из этих «Сказок об Италии» были напечатаны в большевистских газетах «Звезда» и «Правда», и Ленин писал Алексею Максимовичу: «Великолепными «сказками» Вы очень и очень помогали «Звезде», и это меня радовало чрезвычайно». Накануне первой мировой войны Горький вернулся в Россию, он
поселился в Петербурге, часто уезжал в Финляндию. Писал Горький в эти годы повесть «В людях» — продолжение повести «Детство». Как всегда, было у Горького множество планов, вокруг него собирались люди, и квартира его была местом встречи партийных товарищей — революционеров-подпольщиков. Друзья берегли его,
были очень осторожны — боялись «провалить», подвести под новые полицейские преследования.
Очень много сил и внимания отдавал он делу, которое давно волновало его, — он говорил о том, как необходима твердая, нерушимая дружба между всеми народами России, как важно, чтоб русские узнали жизнь и литературу своих соотечественников на Украине, в Белоруссии, на Кавказе, по всей России. «Ох, когда мы соберемся с
силами и будем издавать всероссийский журнал, — т. е. журнал, который был бы одинаково интересен для всех народностей...» — писал он, еще живя за границей. И теперь, вернувшись домой, широко осуществлял свои мечты, вел огромную переписку с писателями разных народов, организовывал переводы грузинских, армянских, татарских писателей на русский язык, помогал переводчикам. Он всегда внимательно следил за литературой народов России, а жизнь многих народностей знал хорошо еще с юных лет. Летом 1914 года разразилась первая мировая война. «День начинается мыслью о том, где и сколько перебито людей, до ночи эта мысль сосет и сушит душу», — говорил Горький. Страстно боролся он против войны, за мир между народами. Алексей Максимович организовал и редактировал журнал «Летопись», в котором доказывал, что война нужна только буржуазии, что пролетарии всех стран должны бороться с этой грабительской войной. Подошел октябрь 1917 года. «У нас положено начало новой истории», — говорил Горький, выступая на собраниях. Для него воплощалась в жизнь, становилась былью «самая чудесная сказка на земле — сказка о труде», который создает все
прекрасное в мире, которым будет создано и новое, Советское государство. Как сказочный волшебник, щедро рассыпал Горький по стране свой талант, свои знания, свой труд. Он делал доклады, выступал
на собраниях, в литературных кружках, работал в клубе милиции, и, когда милиционеры образовали боевой отряд коммунистов и уходили на фронт, он выступал на митинге. Один из членов кружка вспоминает: «Он был простой, располагающий к себе человек, совсем как рабочий... Жил Горький на Петроградской стороне, на Кронверкском проспекте, в большом сером доме, ходил туда пешком, и я, навещая свою мать, часто была ему попутчицей. О чем только мы не говорили по дороге! Но больше всего о гражданской войне и победе Красной Армии, о снабжении Петрограда хлебом и дровами и о предстоящей большой государственной работе по восстановлению народного хозяйства. «Надо научить трудовых людей понять, — говорил он убежденно, — что они будут работать не для буржуя, а для себя. Когда поймут, тогда будут работать с большим желанием. Горы сдвинут!» Он мечтал теперь дать русским гражданам, которые до сих пор жили во тьме и рабстве, «все сокровища поэзии и прозы мира», собирал писателей, организовывал издательства. Он думал о миллионах советских детей — строителях будущей жизни, которых надо растить, воспитывать, учить, для которых надо создавать книги, журналы. Он призывал к работе для нового, Советского государства ученых, изумляясь самоотверженности многих из них. «Удивительные люди! — говорил он. — В самодельных перчатках, ноги — в одеялах, сидят, понимаете ли, у себя в кабинетах, пишут. Будто с минуты на минуту явится караул проверить — на
посту они или нет... По Уралу, в непроходимых горах, бродят — составляют фантастические коллекции драгоценных камней для Академии наук. Месяцами не видят куска хлеба...» А жить тогда было действительно трудно. Люди голодали, умирали от сыпного тифа... Когда Горькому, который уже давно болел туберкулезом легких, говорили, что ему надо отдохнуть, он только отмахивался: «Я не могу отдыхать. Некогда». Но ему надо было не только отдыхать, а серьезно лечиться, и Владимир Ильич Ленин очень ласково и решительно настоял на том, чтобы он ехал лечиться за границу. И вот Горький снова за границей, сначала в Германии, а потом
в Италии, в Сорренто, где он прожил несколько лет. Трудно было Алексею Максимовичу уезжать: столько начато новых дел, столько ярких, больших планов, такие вокруг чудесные люди! Но он не теряет связи с родиной, связь эта у него крепче, чем когда-нибудь. Со всех концов России пишут ему письма, и почтальон, который любит «синьора Горки», удивляется тому, как много получает он писем, рукописей, книг. Каждая самая маленькая новость волнует и радует Горького, он всегда очень аккуратно отвечает на все письма.
Никогда не забывал Горький о заботливом участии Короленко, о Калюжном, о первых письмах Чехова, которые так помогли ему в начале литературного пути. И вот теперь он сам пишет людям, которые начинали писать, присылали ему рукописи, просили совета, помощи. Он говорит молодым советским писателям о высокой ответственности перед эпохой, народом, литературой; говорит о том, что писатель должен много знать; что писать надо «просто, как будто беседуя по душе с милейшим другом, с лучшим человеком, от которого
ничего не хочется скрывать, который все поймет, все оценит с полуслова»; говорит о языке, над которым надо очень много работать, непрерывно обогащая его. В огне и буре, «полные юношеских надежд, с томиком Максима Горького и Некрасова в школьных ранцах мы вступили в революцию», — вспоминал позднее писатель
Александр Александрович Фадеев, которому тогда было шестнадцать лет. В январе 1924 года пришло известие о смерти Ленина. «На душе — тяжело... Рулевой ушел с корабля», — писал Горький и никогда не чувствовал себя «так сиротски», таким подавленным и бессильным, как в эти дни. Нет Ленина, с этим трудно мириться. Нет человека, который хотел светлой радости, счастья людям и умел страстно, смело бороться за это счастье. В первое, самое тяжелое время после потери близкого друга и учителя Горький ни о чем другом не мог говорить и писать. Ему вспоминались встречи с Лениным, все его слова, его смех, весь он, - такой простой, душевный, великий. И такими же простыми, ясными, душевными словами написал Горький изумительный портрет
Ленина — очерк «В. И. Ленин». Ленин не раз говорил Горькому о том, как нужны его произведения рабочим, и после смерти Владимира Ильича особенно остро вспоминались эти слова и хотелось работать еще лучше, больше. Горький кончил третью книгу своих воспоминаний, «Мои университеты»; Написал большой роман «Дело Артамоновых», в котором показал историю трех поколений русской купеческой семьи; писал рассказы, очерки, статьи; правил рукописи; начал свой самый большой роман — «Жизнь Клима Самгина», в котором изобразил жизнь России за сорок лет... В 1928 году Горький вернулся на родину. Его ждали, восторженно встречали по всему пути в городах и на самых маленьких станциях. В Москву он приехал 28 мая; был весенний солнечный день. К площади Белорусского вокзала по всем прилегающим к ней улицам и переулкам шли люди; они несли яркие флаги, знамена, синие, красные, желтые воздушные шары, букетики первых полевых цветов. Гудела толпа, звенели песни; широко распахнулись окна домов; на балконах повсюду стояли празднично одетые люди.
А на перроне вокзала в почетном карауле вытянулись ряды красноармейцев, отряды пионеров; шли делегации рабочих, писателей, ученых. Грохочет поезд, вагоны вздрагивают, останавливаются. На площадке одного из вагонов, в дверях, стоит Горький — высокий, широкоплечий, может быть, немного похудевший, а глаза молодые,
сияющие. К нему тянутся сотни рук, его подхватывают, несут; он пытается освободиться, и, когда это ему удается, его окружают дети — первый отряд пионеров, который он видит на родине. Он наклоняется к детям, что-то говорит, а его слова подхватывает толпа, и он уже на трибуне, у микрофона. Горький безмерно счастлив, он с трудом сдерживает волнение; начинает говорить, но слова не слушаются его: «Вы уж простите меня, я не умею говорить, я уж лучше напишу, что сейчас чувствую...» И вот он в машине едет по Тверской улице, проезжает под красными полотнищами, на которых белыми буквами написано: «Да здравствует Горький!» Те же слова слышит он в шуме толпы, видит протянутые к нему руки, ловит цветы, которыми засыпают его машину.
На Тверском бульваре весело зеленеют деревья; на земле, нагретой солнцем, зеленые пятна весенней травы и памятник Пушкину — такой знакомый и дорогой ему памятник... Началась новая жизнь в новой, молодой Стране Советов. Через день после приезда Горький был уже в Государственном издательстве, среди советских писателей. Многих он знал по их книгам, со многими уже давно переписывался, а теперь перед ним сидели
живые люди, советские писатели. Он зорко всматривался в лица, вслушивался в горячие, взволнованные речи и сам говорил так же горячо и взволнованно. Когда прошли первые, незабываемые дни знакомства, Горький
весь ушел в работу. Казалось, он не чувствовал усталости, ему хотелось поскорее узнать новую Москву, новую страну. В первые дни он ездил по фабрикам и заводам, бывал в школах, на собраниях, просто ходил по улицам — смотрел Москву. Но его все и всюду узнавали, и это стесняло его. Однажды утром вместе с сыном в «чуланчике», как называл Горький свой автомобиль, отправился он к одному из старых нижегородских друзей. Там подклеили ему большую бороду, он переоделся в чужое пальто, а вместо своей широкополой шляпы надел
кепку. Целый день, очень довольный и веселый, бродил он по городу, заходил в чайные, в лавочки, на рынки, со всеми заговаривал, и, конечно, никто не узнавал в нем Горького, а он в этот день записал и
запомнил много для себя интересного. В Москве Горький пробыл недолго: у него были большие планы
путешествия по стране, и прежде всего хотелось проехать по тем местам, которые он когда-то исходил пешком. Волга, Кавказ, Крым, Украина, Мурманск — степные просторы, горные перевалы, родные реки...
В Нижнем Новгороде, в Казани и других городах Алексей Максимович встречал много старых знакомых, а на одной из волжских пристаней к нему подошел грузчик, по прозвищу Трубочка. «Узнаешь ли?» — спросил он Горького. «Узнаю», — ответил Горький. Он очень хорошо помнил всех людей, с которыми сталкивала
его жизнь. Шли годы первой пятилетки. Новые стройки, новые люди каждый раз возбуждали в Горьком неугасимую радость, острое чувство любви к Родине. Так хорошо было смотреть на распаханные
поля совхоза «Гигант», на новые нефтяные вышки и поселки рабочих в Баку, на берега Днепра, где взрывались огромные скалы, на полунощный берег Ледовитого океана, где молодые, веселые, смелые люди строили новый город. Особенно радовали Горького дети, в которых он видел будущее своей Родины. Со всех концов Союза они писали ему, и он говорил, что гордится этим, что никогда дети не были ему так дороги, как теперь. О чем только не писали ему ребята: о своей жизни, о прочитанных книгах, о своих мыслях, о своих печалях и радостях,
и Горький не уставал отвечать им. Он рассказывал ребятам о себе, о прошлой жизни, говорил о Родине, о дружбе народов, постоянно повторял им, что они должны теперь, когда перед ними открыты все пути «в широкий, изумительный мир», учиться как можно лучше и больше: «Особенно счастливо и радостно доживаю я мои годы, и это потому, что в мир так весело, смело, так разумно входите вы на смену старикам». Об этих детях, о новых людях, о молодом Советском государстве Горький мечтал написать большую книгу; он собирал материал, писал очерки «По Союзу Советов», «Рассказы о героях», — скромных, незаметных людях, которые своим трудом «украшают землю». Но книги этой Горькому написать не пришлось. Он умер 18 июня 1936 года.
10 июня 1951 года в Москве, на площади Белорусского вокзала, снова, как двадцать три года назад, собрались люди — старые, молодые, юноши и девушки, дети. Подходил к концу летний день, ласково грело солнце, по небу ползли легкие белые облака. Сверкали красным огнем знамена, звенели песни. На трибуну, нарядно убранную цветами, поднимались писатели, ученые, рабочие и гости, съехавшиеся со всего мира. Семнадцать часов.
«От имени Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик открываю памятник великому русскому писателю Алексею Максимовичу Горькому», — говорит писатель Фадеев. Раздаются звуки гимна, падает покрывало, которым закрыт памятник. На постаменте из темно-красного гранита стоит Человек. Кажется, он только что шел своей легкой, уверенной походкой и вот остановился, высоко поднял голову, смотрит на Москву, на людей. Он такой, каким был в последние годы жизни: густые, как будто нахмуренные брови, глубокие морщины, сжатые губы; в руках у него широкополая шляпа и палка, и кажется — вот сейчас он
заговорит и скажет самые нужные всем людям, самые дорогие своему сердцу слова: «Нужно, чтобы человек понял, что он творец и господин мира, что на нем лежит ответственность за все несчастья на земле и ему
же принадлежит слава за всё доброе, что есть в жизни».
