Н.С.Шер "Алексей Максимович Горький" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
На одной из окраинных улиц Нижнего Новгорода 16 марта 1868 года у Варвары Васильевны и
Максима Савватиевича Пешковых родился сын Алеша. Максим Савватиевич, столяр-краснодеревщик, был человек умный, добрый, веселый. Варвара Васильевна вышла за него замуж против воли отца, владельца красильной мастерской. Василий Васильевич Каширин мечтал выдать дочь за дворянина, долго не
признавал зятя и только после рождения внука примирился с ним и с дочерью. Но Максим Савватиевич не захотел жить у Кашириных и, когда Алеше было три года, уехал с семьей на работу в Астрахань. Через несколько месяцев он заболел холерой и умер. Алеша с матерью вернулись в Нижний Новгород, в дом Каширина.
Дом деда был одноэтажный и снаружи казался большим, но внутри, в полутемных комнатах, было тесно, и только кухня была большая: сумрачная, с огромной русской печкой, с широким обеденным столом и низкой лавкой у стены, на которой пороли по субботам детей. Двор был весь завешан огромными крашеными тряпками, заставлен чанами, и везде стоял едкий, неприятный запах. Здесь в доме жили дед с бабушкой, дядья Михаил и Яков со
своими семьями, нянька Евгения и работники мастерской. Всё в доме и во дворе не нравилось Алеше и пугало его, а больше всего пугали люди. Недружные, жадные, они не умели смеяться, радоваться, часто ссорились, дрались так, что приходилось их разнимать, и тогда мальчишки на улице кричали: «У Кашириных опять дерутся!»
Алешиной матери тяжело было жить у отца, и она вскоре уехала из дому, оставив маленького сына с бабушкой. Бабушка Акулина Ивановна была удивительная — казалось, она вся «светилась изнутри»; всех она жалела, за всех заступалась и была совсем не похожа на Кашириных. Невысокая, полная, она ходила легко и ловко, говорила складно, ласково, весело. Знала она множество сказок, песен, пословиц и поговорок, и Алеше на всю жизнь запомнились ее сказки о Премудрой Василисе, о Бабе Усте — атамане разбойников, об Иване-царевиче; стихи об Иване-воине... Рассказывая сказки, бабушка выпевала слова, и слова ее казались Алеше похожими на цветы — они были такие же ласковые, яркие, сочные. Иногда вместо сказок рассказывала бабушка о дедушкиной жизни, об Алешином отце, которого, единственная из всех Кашириных, любила. Алеше не нравился дед — сухонький старик с рыжей, как золото, бородой, с птичьим носом и зелеными глазками. Бабушка
говорила, что дед на своем веку видел много горя, что в детстве его тоже били, что в старости он стал жаден от тяжелой жизни. Сама она была добрая, щедрая. В семье Кашириных Алеша все больше чувствовал себя чужим. Дядья Михаил и Яков ссорились с отцом, враждовали друг с другом, требовали, чтобы отец поделил между ними свое имущество. Бабушка уговаривала деда уступить сыновьям, и в 1873 году, когда Алеше было пять лет, в семье Кашириных произошел раздел. Дед с Акулиной Ивановной и Алешей уехали в другой дом. «Ну вот, Олеша, голуба душа, — говорила бабушка, — зажили мы тихо-о!» Бабушка весь день работала: стряпала, шила, копалась в огороде, в саду. Алеша вертелся около нее или убегал на улицу. Товарищей у него не было, соседские ребятишки дразнили: «Вон Кащея Каширина внучок вышел, глядите!» Алеша не хотел быть Кашириным; он был Пешков и потому сразу же бросался в драку, когда называли его Кашириным. Хоть он был не по годам силен и ловок, но мальчишек было много, и они били его. Алеша приходил домой с разбитым носом, с синяками на лице, оборванный, в пыли. Дед решил учить Алешу: достал букварь, показал буквы, и
мальчик почти сразу запомнил весь славянский алфавит — грамота далась ему легко. Скоро приехала мать. Она вышла замуж, стала жить отдельно, взяла Алешу к себе и отдала его в начальное училище. Это было в
1877 году. Алеша пришел в школу в башмаках матери, в пальто, перешитом из бабушкиной кофты, в желтой рубахе. Мальчики смеялись над ним, называли бубновым тузом, но с ними он скоро поладил. А поп и учитель невзлюбили его; поп сердился, что у него нет учебника по священной истории. Однажды, когда матери не было дома, Алеша в одной из книг нашел две бумажки — в десять рублей и в рубль. Он взял рубль,
чтобы купить учебник, и еще ему очень хотелось купить книгу о Робинзоне. Об этой книге он узнал в школе, когда рассказывал мальчикам одну из бабушкиных сказок. «Сказки — чушь, а вот Робинзон, это — настоящая история!» — говорили они. Алеше было обидно за сказки, и он «тогда же решил прочитать Робинзона,
чтобы тоже сказать о нем: это— чушь!» В маленькой книжной лавочке купил он учебник, посмотрел и
на книжку о Робинзоне, но ему не понравился бородатый человек на обложке, и он решил лучше взять два томика сказок Андерсена — они показались милее, хоть и были растрепаны. Алеша купил еще хлеба и колбасы и во время большой перемены разделил хлеб и колбасу с мальчиками и стал читать сказку «Соловей». Но в школе дочитать ее не удалось, а когда пришел домой, мать спросила о рубле, побила его, отобрала книги и
спрятала. Мать и отчим жили плохо. Отчим не любил Алешу, обижал мать, и Алеша ушел жить к деду. Дед к этому времени совсем разорился. Он жил с бабушкой в маленькой хибарке в слободе Канавино, и бабушка плела
кружева на продажу. Алеша видел, как тяжело живется старикам, и, чтобы как-нибудь помочь бабушке, стал
собирать по дворам кости, тряпки и каждую субботу продавал все это ветошнику-старьевщику. Зарабатывал
он копеек тридцать, а иногда и больше, деньги приносил бабушке, и она торопливо совала их в карман юбки.
Однажды Алеша увидел, как она держала на ладони его пятаки, смотрела на них и молча плакала.
В школе ученики называли Алешу «ветошником» и жаловались учителю, что от него пахнет помойкой. Но это
была неправда: он никогда не ходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье и перед школой всегда очень усердно мылся. Учился он хорошо, в третий класс перешел с похвальным листом и в награду получил книги. В это время бабушка лежала больная, и денег не было. Алеша продал книги, отдал деньги бабушке, а похвальный лист — деду. Наступили каникулы; с каждым днем становилось все теплее, и Алеша всё время проводил на улице. Подобралась дружная компания ребят — вместе ходили они на заработки, собирали тряпки и кости, а когда сошел снег, то находили много гвоздей, обломки железа, иногда даже медные и серебряные деньги. Мальчики жили очень дружно и если начинали ссориться, то десятилетний Вяхирь, сын нищей мордовки, «милый, нежный и всегда спокойно веселый мальчик», умел вовремя сказать какие-то особенные
слова, от которых становилось стыдно. Иногда дразнили доброго и простодушного татарчонка Хаби, который забыл, как называется город, где он родился, и только помнил, что он где-то на Каме, возле Волги:
Город на Каме, Где — не знаем сами! Не достать руками, Не дойти ногами! И когда Хаби уж очень сердился на эту песню, то Вяхирь говорил ему: «Чего ты? Разве на товарищев сердются?» Вяхирь очень
любил товарищей, свою мать и весь свой заработок отдавал ей. По воскресеньям все вместе уходили в поле, в сосновую рощу и возвращались в слободу поздно вечером, усталые и еще более дружные. Эта уличная, независимая жизнь очень нравилась Алеше, нравились и первые друзья. «Они возбуждали у меня, — говорил Горький, — какое-то большое чувство, всегда беспокойно хотелось сделать что-нибудь хорошее для них».
В третьем классе Алеше учиться не пришлось — в конце лета умерла мать, а через несколько дней после ее похорон дед сказал: «Ну, Лексей, ты — не медаль; на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди...»
Так кончилось детство Алеши. Об этой поре своей жизни Горький написал повесть «Детство». Осенью 1879 года, когда Алеше было одиннадцать лет, дед отдал его в магазин модной обуви, «в мальчики», как тогда говорили. Алеша вставал раньше всех в доме, чистил всем обувь и платье, ставил самовар, носил дрова для печей, убирал магазин, разносил покупателям товар... Прошло несколько месяцев. Жить было тягостно, скучно, и он решил убежать от хозяина. Бежать решил вечером, а днем, разогревая на керосинке щи, нечаянно
опрокинул их себе на руки. Алешу отправили в больницу; ночью он тихонько плакал от боли и страха, потом незаметно заснул, а когда проснулся, около него сидела бабушка. Алеша думал, что это сон, и молчал. Пришел доктор, перевязал руки, и бабушка увела Алешу домой. Дома все было по-старому, только сам Алеша изменился, начал понимать, что в жизни встречается много трудного и обидного... Руки у него зажили. Лето он провел дома. Часто уходил с бабушкой на берег Волги, гулял, вместе с бабушкой собирал целебные
травы, грибы, слушал птичьи голоса, радовался солнцу, цветам. Подошла осень, и он снова пошел в люди; на этот раз к родственникам бабушки — Сергеевым. Племянник бабушки — чертежник должен был учить Алешу
чертежному делу, но вместо этого на Алешу взвалили всю домашнюю работу. Работать Алеша любил и никакой работы не боялся. Ему нравилось делать все быстро, хорошо, нравилось «уничтожать грязь в доме». Но обидно было, что его ничему не учили, что мать хозяина — младшая сестра бабушки, крикливая и злая старуха, за
все на него сердилась. Хозяева между собой ссорились, осуждали всех людей, и на всем в доме как будто бы лежала «едкая, раздражающая скука». Плохо жилось Алеше, но хуже всего было, когда приходила
бабушка. Она входила с черного крыльца, в пояс кланялась младшей сестре, а ее встречали небрежно, как приживалку. «Зачем ты ходишь сюда, зачем? Ведь ты видишь, какие они», — говорил Алеша с болью в душе.
Бабушка все видела и все понимала. Она приходила, чтобы повидать Алешу, чтобы получить хоть рубль в счет Алешиного жалованья — хозяева обещали платить ему шесть рублей в год. На ухо Алеше она шептала, что дедушка хворает, а денег нет, и просила его потерпеть: «Уж ты бы, голуба душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?» Алеша обещал терпеть, но это было очень трудно. Однажды он не выдержал, убежал и незаметно для себя очутился на набережной Волги. Была весна. Несколько дней он кормился и ночевал с грузчиками, потом узнал, что на пароходе «Добрый» требуется посудник. Алеша пошел наниматься. Его встретил огромный повар в белой куртке и белом колпаке. Он показался страшным и сердитым, но очень скоро Алеша полюбил его. В первый же день повар, которого звали Михаил Акимович Смурый, зазвал Алешу к себе в каюту, сунул ему в руки книгу и велел читать вслух. Книга была непонятная и неинтересная. Через несколько дней жена капитана дала Смурому том сочинений Гоголя. «Страшная месть» — первое произведение Гоголя, которое узнал Алеша. После «Страшной мести» стали читать «Тараса Бульбу». Оба — и Смурый и Алеша — были потрясены. «Все погибло, — всхлипывал Смурый, — все, а? Уже — конец? Эх, проклятое дело! А были люди, Тарас этот — а? Да-а, это — люди...» Работы на пароходе было очень много. С шести часов утра до полуночи Алеша мыл посуду, чистил ножи и вилки, помогал на кухне, а в свободное время читал вслух повару. Так прошло все лето, и к осени Алеша вернулся домой. Дед совсем обеднел, стал еще
жаднее, а бабушка очень постарела. Алеше снова пришлось уйти. Кем только он не был, с какими не встречался людьми! Несколько раз возвращался он к старым хозяевам — Сергеевым. Однажды попали Алеше в руки поэмы Пушкина. «Я прочитал их все сразу,— вспоминал позднее Горький.— Пушкин до того удивил меня простотой я музыкой стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной, и читать ее было неловко... Полнозвучные строки стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою—легкой и приятной, стихи звучали, как благовест новой жизни. Какое это счастье — быть грамотным! Великолепные сказки Пушкина были всего ближе и понятнее мне; прочитав их несколько раз, я уже знал их на память; лягу спать и шепчу стихи, закрыв глаза, пока не усну». Хозяева запрещали ему читать, отбирали книги, наказывали. «И грустно и смешно вспоминать, сколько тяжелых унижений,
обид и тревог принесла мне быстро вспыхнувшая страсть к чтению», — говорил он много лет спустя.
Алеша читал ночью, при луне, читал в сарае, уходя колоть дрова, читал на холодном чердаке. Иногда он зажигал свечку, а хозяйка, заметив, что свеча уменьшается, стала измерять ее лучиной и прятать мерку.
Алеша снова ушел к другим людям, в другие места: ездил поваренком на пароходе «Пермь», был мальчиком-учеником в иконописной мастерской. На всю жизнь запомнились ему те вечера, в которые
рассказывал он мастерам о своей жизни или читал что-нибудь вслух. Он очень любил эти хорошие вечера и незаметно для себя занял в мастерской какое-то «особенное место рассказчика и чтеца». Однажды знакомый пожарный дал ему том Лермонтова, где была напечатана поэма «Демон». «Поэма волновала меня мучительно и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение в мастерской, вся она тяжело ворочалась, и точно магнит тянул людей
ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь...» В первый раз так остро почувствовал Алеша силу поэзии, ее
могучее влияние на людей. Так в жизнь Алексея Пешкова вошли великие русские писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, вошли книги, ставшие верными и дорогими спутниками его жизни. «Окрыляя ум и сердце, книги помогли мне подняться над гнилым болотом, где я утонул бы без них, захлебнувшись глупостью и пошлостью... Все более расширяя передо мною пределы мира, книги говорили мне о том, как велик и прекрасен человек в стремлении к лучшему, как много сделал он на земле и каких невероятных страданий стоило это ему. И в душе моей росло внимание к человеку — ко всякому, кто бы он ни был, скоплялось уважение к его труду, любовь к его беспокойному духу». Читая, Алеша часто плакал от любви к людям, о которых рассказывалось в книгах, и давал себе обещание помогать им, когда вырастет. Однажды в солнечный весенний день, гуляя в поле над Окой,
встретил Алеша старого своего хозяина — Сергеева. Сергеев работал на ярмарке и уговорил Алешу перейти на работу к нему. Алеша согласился, ушел из мастерской и стал работать на ярмарке. Почти каждый вечер ходил он в огромный театр на ярмарке, пересмотрел все пьесы и даже сам выступал статистом — исполнял маленькие
роли без слов, участвовал в толпе. Он получал двадцать копеек за вечер и усердно учился быть индейцем и чертом в пьесе «Христофор Колумб, или Открытие Америки». Недели три провел Алеша в театре «в тумане великих восторгов и волнений», мечтая о больших ролях, о необыкновенных пьесах. Но, когда однажды на его глазах пьяные люди грубо оскорбили за кулисами артистку, он совсем ушел из театра и решил сделаться цирковым артистом. Долго ломал и выгибал себе кости, потом пошел наниматься в цирк, но там сказали: «Опоздал ты, не годишься: стар. У тебя уже кости отвердели». Все чаще и чаще мучила Алешу мысль: «Надобно что-нибудь делать с собою, а то пропаду». Нестерпимо хотелось учиться. «Если б мне предложили: «Иди, учись, но за это по воскресеньям на Николаевской площади мы будем бить тебя палками!» — я, наверное, принял бы это условие», — писал Горький, вспоминая свои юношеские годы. Как-то познакомился Алеша с одним гимназистом. Это был милый и добрый юноша Николай Евреинов. Он говорил, что Алеше непременно надо учиться, и уговорил его ехать в Казань, поселиться у него и готовиться в университет. Алеша решил ехать. На
пристань провожала его бабушка: «Ты — не сердись на людей, ты сердишься все, строг и заносчив
стал...— говорила она. — Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я — помру...» Алеша стоял на корме, смотрел, как бабушка концом старенькой шали отирала лицо, и ему было грустно. В последний раз
видел он бабушку — она умерла через три года, одинокая, в бедности. Так в шестнадцать лет окончилась та пора жизни Алеши, о которой сурово и правдиво рассказал Алексей Максимович Горький в своей книге «В людях». И вот теперь Алеша уезжал в Казань. Он мечтал об университете, хотел учиться, а жизнь сложилась совсем не так, как думалось. Приехав в Казань, он понял, что готовиться в университет не
придется, — Евреиновы жили очень бедно и прокормить его не могли. Чтобы не обедать у них, он с утра уходил из дому, искал работу, а в дурную погоду отсиживался в подвале, недалеко от квартиры Евреиновых.
На этом пустыре часто собиралась учащаяся молодежь играть в городки. Здесь познакомился и подружился Алеша с типографским служащим Гурием Плетневым. Узнав, как трудно ему живется, Плетнев предложил Алеше переехать к нему и готовиться в сельские учителя. Правда, из этой затеи ничего не вышло, но Алеша нашел пристанище в большом полуразрушенном доме, заселенном голодными студентами и городской беднотой. Плетнев работал ночами и зарабатывал одиннадцать копеек в ночь, а когда он уходил на работу, на его койке спал Алеша. По утрам Алеша бегал в соседний трактир за кипятком, а во время чая Плетнев рассказывал газетные новости, читал забавные стихи. Потом он ложился спать, а Алеша уходил на заработки к Волге, на пристань: пилил дрова, таскал грузы. Так прожил Алеша зиму, весну и лето. Осенью 1884 года один из
знакомых студентов привел Алексея Пешкова к Андрею Степановичу Деренкову — владельцу небольшой бакалейной лавочки. Никто, даже жандармы, не подозревали, что в квартире хозяина позади лавочки собирается революционно настроенная молодежь, а в чулане хранятся запрещенные книги. Очень скоро Алеша подружился с Деренковым, помогал ему в работе, много читал. «Была у меня библиотека, все больше из запрещенных книг, — рассказывал впоследствии Деренков. — И вот помню, Алексей Максимович с утра до поздней ночи сидел в чулане и запоем читал эти книги...» Вечерами обычно сходились сюда студенты, гимназисты. Это было «шумное сборище людей», совсем не похожих на тех, с которыми Алеша жил в Нижнем. Люди эти так же, как Алеша, ненавидели тупую, сытую жизнь мещан, мечтали изменить эту жизнь. Среди них
были и революционеры, которые остались жить в Казани, вернувшись из сибирской ссылки. Его новые знакомые жили в «непрерывной тревоге о будущем России», о судьбе русского народа, и Алеше часто казалось, что в их словах звучат его думы. Он посещал кружки, которые они вели, но кружки казались ему «скучноватыми», иногда думалось, что окружающую жизнь он знает лучше многих своих учителей и о многом из того, что они говорили, он уже читал, многое пережил... Вскоре после знакомства с Деренковым Алеша Пешков нанялся
подручным пекаря в крендельное заведение Семенова, которое помещалось в подвале. Никогда еще не приходилось ему работать в таких невыносимых условиях. Работали по четырнадцать часов в сутки, в одуряющей жаре и грязи. Соседи по дому называли рабочих Семенова «арестантиками». Алеша никак не мог примириться с тем, что так терпеливо, безропотно переносят они издевательства самодура-хозяина. Тайком от хозяина он читал рабочим запрещенные книги; ему хотелось внушить этим людям надежду на возможность иной жизни. «Иногда это удавалось мне, — говорил он, — и, видя, как опухшие лица освещаются человеческой печалью, а глаза вспыхивают обидой и гневом, — я чувствовал себя празднично и с гордостью
думал, что «работаю в народе», «просвещаю» его». Из пекарни Семенова Алеша скоро ушел к Деренкову, который открыл булочную. Доход с булочной должен был идти на революционные цели. И вот Алексей Пешков месит тесто, сажает хлебы в печь, а рано утром, набив корзину булками, несет их в студенческую столовую, разносит по квартирам. Под булками у него книги, брошюры, листовки, которые он незаметно вместе с булками раздает кому следует. В булочной была тайная комната; сюда приходили те, для которых покупка хлеба была только предлогом. Скоро булочная стала вызывать подозрения у полиции. Около Алеши начал «коршуном
кружиться городовой Никифорыч», выспрашивал его о посетителях пекарни, о книгах, которые он читает, зазывал к себе. Среди множества людей бывал в булочной «большой, широкогрудый человек, с густой окладистой бородищей и по-татарски бритой головой»; звали его Михаил Антонович Ромась, по прозвищу «Хохол». Обыкновенно он сидел где-нибудь в углу и молча покуривал трубочку. Вместе с писателем Владимиром Галактионовичем Короленко он только что вернулся из Якутской ссылки, поселился недалеко от Казани, в приволжском селе Красновидове, и открыл там лавочку с дешевыми товарами, организовал рыболовную артель. Все это нужно было ему для того. чтобы удобнее и незаметнее вести революционную пропаганду среди крестьян. В один из своих приездов в Казань в июне 1888 года он предложил Алексею Пешкову ехать к нему. «Вы будете помогать мне в торговле, это отнимет у вас немного времени, — сказал он, — я имею хорошие книги, помогу вам учиться — согласны?» Конечно, Максимыч, как теперь часто называли Алексея, был
согласен. Он не переставал мечтать об ученье, а Ромась ему нравился — нравилось его спокойствие, тихое упорство, молчаливость. С каким-то тревожным любопытством хотелось узнать, о чем молчит этот бородатый богатырь. Через несколько дней Алексей Пешков был уже в Красновидове и в первый же вечер по приезде долго беседовал с Ромасем. «Впервые мне было так серьезно хорошо с человеком», — говорил он. А потом пошли и другие хорошие вечера, когда плотно закрывали ставни, зажигали лампу, Ромась говорил, и его внимательно
слушали крестьяне. Алеша устроился в комнате на чердаке, много читал, учился, ходил по селу, знакомился и беседовал с крестьянами. Староста и местные богачи относились к Ромасю подозрительно, враждебно — подстерегали его ночью, пытались взорвать печь в избе, где он жил, а к концу лета подожгли лавку со всеми товарами. Когда загорелась лавка, Алеша был у себя в комнате на чердаке и прежде всего бросился спасать ящик с книгами; чуть сам не сгорел, но догадался завернуться в тулуп и выброситься из окна. Вскоре после пожара Ромась решил уехать из села. Накануне отъезда, прощаясь с Алешей, он сказал: «Смотрите на все спокойно, памятуя об одном: все проходит, все изменяется к лучшему. Медленно? Зато — прочно. Заглядывайте всюду, ощупывайте все, будьте бесстрашны...» Алексею Максимовичу Пешкову было в то время двадцать лет. Это был большой, сильный, нескладный синеглазый юноша. Он отрастил себе волосы, и они уже не торчали вихрами в разные стороны. Грубоватое, скуластое лицо его было некрасиво, но всегда светло преображалось, когда он улыбался, — «словно солнышком озарилось», как говорила бабушка. Когда Алеша был еще маленьким мальчиком, Цыганок — молодой и веселый работник Кашириных, приемыш бабушки — сказал
ему однажды: «Мал ты, а сердитый», и это было на самом деле так. Алеша сердился на деда, когда дед обижал бабушку, на товарищей, если они обижали кого-нибудь слабее себя, на своих хозяев — за их скучную, серую жизнь, за жадность. Он всегда готов был на спор и бой, бунтовал против всего, что унижало человека,
что мешало ему жить, и постепенно начинал он понимать, что мудрость бабушки не всегда правильная. Она говорила: «Ты всегда хорошее крепко помни, а что плохо — просто забывай», но Алеша чувствовал, что «плохое» нельзя забывать, что надо с ним бороться, если это «плохое» портит жизнь, губит человека. А рядом с этим
росло в его душе внимание к человеку, уважение к его труду, любовь к его беспокойному духу. В жизни он всюду искал хороших людей, находил их и крепко привязывался к ним. Так привязан он был к бабушке, к умному и веселому Цыганку, к милому товарищу Вяхирю, к Смурому. Хороших людей встречал он и когда работал на ярмарке, в пекарне у Семенова, у Деренкова, у Ромася... И он давал себе торжественное обещание честно служить людям. Книги, как всегда, объясняли, помогали многое понять в жизни, и Алеша Пешков все требовательнее, серьезнее стал относиться к литературе. С детства и на всю жизнь унес он в душе радость
первой встречи со стихами Пушкина, Лермонтова; всегда с особенной нежностью вспоминал бабушкины сказки, песни... Читая книги, он мечтал быть похожим на героев той или другой из них, мечтал о том, что встретит и в жизни такого героя — «простого, мудрого человека, который выведет его на широкий, ясный путь» и на этом пути будет правда, «твердая и прямая, как шпага». Далеко позади остались мечты об университете, в который Алеша так и не мог поступить. Вместо того чтобы учиться в университете, он «странствовал по жизни», узнавал людей, учился в кружках революционно настроенной молодежи, много думал и все больше и больше верил в то, что велик и прекрасен человек. Так «университетом» его стала сама жизнь. И об этом он рассказал много позднее в своей третьей автобиографической книге «Мои университеты». Работая с Ромасем и учась у него, Алеша думал, что ему наконец удалось найти серьезную, настоящую работу. Но неожиданно жизнь эта оборвалась. Что делать? Надо тоже уходить из села, как Ромась. И вот Максимыч вместе с одним из товарищей сидит на корме баржи, у руля. Ночь, за кормой плещет вода, над рекой клубятся черные тучи, а впереди опять новая жизнь. Сменяются люди, места, работа. То он рыболов в небольшой рыболовецкой артели на берегах Каспия, то ночной сторож, то весовщик на маленьких железнодорожных товарных станциях.
На одной из этих станций он организовал «кружок саморазвития». Члены кружка собирались по ночам в телеграфной, читали книги, рассуждали о том, как должна быть устроена жизнь, и Максимыч уверял всех, что «хозяевами жизни должен быть рабочий народ». Очень скоро за Максимычем стали следить. Сторож, который хорошо к нему относился, предупредил, что, когда его не было дома, приходили с обыском: «Ты, Максимыч, осторожно ходи-говори, тебя жандарм не любит». Жить на станции становилось неприятно и опасно.
В начале 1889 года Максимыч решил ехать домой. Сложив свои пожитки и книги в котомку, обшитую клеенкой, он отправился в путь. До Нижнего Новгорода было больше тысячи верст; он шел больше пешком, изредка устраиваясь на тормозных площадках вагонов. Весной приехал он в родной город. К этому времени деда и бабушки уже не было в живых, к родственникам он не пошел и поселился со своими знакомыми — учителем Чекиным и студентом Сомовым, которые были высланы из Казани и жили в Нижнем под надзором полиции. Первое время он брался за все: работал на пристани грузчиком, развозил по городу квас, мыл бутылки, а к осени устроился письмоводителем к одному адвокату с жалованьем двадцать рублей в месяц. Товарищи жили вместе, коммуной. Очень скоро нижегородская полиция, наблюдавшая за Сомовым и Чекиным, заинтересовалась и новым жильцом — Алексеем Пешковым. О нем были посланы запросы в города Поволжья. Казанские жандармы сообщали, что Пешков человек подозрительный и знаком с политически неблагонадежными людьми. За квартирой приказано было усилить наблюдение. Из департамента полиции пришло распоряжение арестовать
Сомова в связи с тем, что в Казани был раскрыт полицией марксистский кружок, в котором он раньше участвовал. Сомов и Чекин успели скрыться, в квартире оказался один Пешков. Он говорил, что ничего не знает, и, по словам жандармов, «держал себя в высшей степени дерзко». Его арестовали, посадили в одну из четырех башен нижегородской тюрьмы и предъявили обвинение в том, что он «укрывает лицо, обвиненное в государственном преступлении». Это было в октябре 1889 года, и это был первый арест Алексея Максимовича Пешкова. Через месяц его выпустили. Но с этого времени департамент полиции приказал учредить за ним негласный
надзор, который продолжался до 1917 года. Потихоньку от всех писал он стихи, и в котомке у него давно
лежала поэма «Песнь старого дуба», написанная стихами и прозой. Ему хотелось показать поэму писателю Владимиру Галактионовичу Короленко, который тогда жил в Нижнем. И вот однажды, когда особенно тяжело было на душе, пошел он к Короленко. Владимир Галактионович жил на окраине города. Подойдя к его
дому, Алексей увидел перед крыльцом коренастого человека в меховой шапке, который разгребал снег.
«Вам кого?» «Короленко». «Это я». «Из густой, курчавой бороды, богато украшенной инеем, на меня
смотрели карие, хорошие глаза, — вспоминал много лет спустя Алексей Максимович...— Опираясь на лопату, он молча выслушал мои объяснения... В маленькой угловой комнатке, окнами в сад, тесно заставленной двумя рабочими конторками, шкафами книг и тремя стульями, он, отирая платком мокрую бороду и перелистывая
мою толстую рукопись, говорил: — Почитаем! Странный у вас почерк, с виду простой, четкий, а читается трудно».
Короленко, перелистывая толстую рукопись, говорил мягко, ласково о простых и понятных вещах, и, слушая его, Алексей в первый раз ясно почувствовал, что писательство нелегкое дело. Недели через две ему вернули рукопись. На обложке было написано: «По «Песне» трудно судить о ваших способностях, но, кажется, они у вас есть. Напишите о чем-либо пережитом вами и покажите мне. Я не ценитель стихов, ваши показались мне непонятными, хотя отдельные строки есть сильные и яркие». Алексей Пешков тут же разорвал рукопись, бросил ее в горящую печь и, сидя на полу у печки, размышлял о том, что значит писать «о пережитом». В поэме
он писал как раз о том, что пережил. «Я в мир пришел, чтобы не соглашаться»,— эта строка поэмы особенно нравилась ему и была единственной строкой, которая запомнилась навсегда из всей поэмы. И разве это не правда? Разве это не пережитое? Он постарался сказать в поэме все, о чем думал на протяжении
десяти лет пестрой, нелегкой своей жизни, и ему казалось, что, прочитав поэму, люди будут потрясены ее правдой и тотчас же наступит на земле честная, чистая, веселая жизнь. Ничего этого не случилось, превосходная его поэма оказалась никуда не годной. Короленко, наверно, прав; должно быть, писать надо иначе, а может
быть, нет у него и писательского дара. И он решил не писать больше ни стихов, ни прозы. Как-то летней ночью сидел он на откосе — высоком берегу Волги, откуда открывался изумительный вид на реку, на пустынные луга Заволжья. Неслышно рядом с ним опустился на скамью Короленко. «Однако, как вы замечтались. Я хотел шляпу снять с вас, да подумал — испугаю». Разговорились, и случилось так, что Алексей Пешков начал рассказывать Короленко о своих недоумениях, тревогах, мыслях, — рассказывать горячо, волнуясь. Короленко наклонился и молча, внимательно слушал. Потом сказал: «В этом немало верного! Вы наблюдаете хорошо... что же — пишете вы?» «Нет». «Жаль и напрасно. Я серьезно думаю — кажется, у вас есть способности. Плохо вы настроены, сударь». Да, Алексей Пешков был настроен очень плохо. Он был как бы на распутье, не знал, что с собой делать. «Душа моя сильно болела», — говорил он, и казалось, что жить больше невозможно.
После этой встречи с Короленко прошло месяцев восемь, и весной 1891 года Алексей Максимович ушел из Нижнего Новгорода. Не совсем еще просохли дороги, на полях не везде стаял снег, но кое-где уже нежно зеленела первая весенняя травка. Он шел с котомкой за плечами вниз по берегу Волги, потом плыл на пароходе к Царицыну. «Обнимает Волга сердце доброй лаской» и, как всегда, радует и гонит прочь все мрачные мысли.
В Царицыне Алексей расстался с Волгой. И вот он, синеглазый юноша, фантазер и стихотворец, с лицом серьезным и даже сердитым, с душою дерзкой и пламенной, шагает по южным дорогам своей родины. Проходит Донскую область, Украину, Бессарабию, Крым, перебирается на Кавказ. Он хочет знать Россию, хочет
знать, как и чем живут люди в родной стране. Тысячи верст идет пешком, смотрит на людей, на их жизнь, на море и корабли, на горы и степи, на костры в степях, на цветы — на все, что встречается в пути. Работает иногда по пятнадцати часов в сутки и берется за всякую работу: таскает на пристанях тюки с товарами, работает
каменщиком на постройках дороги, рыболовом на рыбных промыслах, рабочим по добыче соли — и все-таки очень часто голодает. В котомке у него несколько книг и тетради со стихами. Рсенью Алексей Пешков пришел в Тифлис. Там напечатал он свой первый рассказ, стал пропагандистом в рабочих кружках, общался с политическими ссыльными, встретил хорошего, мудрого человека — Александра Мефодиевича Калюжного.
