.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Кондратий Федорович Рылеев


Н.С.Шер "Кондратий Федорович Рылеев"
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

Бригадир Бобров принес директору петербургского кадетского корпуса генерал-майору Клингеру свой обычный рапорт о корпусном хозяйстве. Директор сидел за большим письменным столом, на котором аккуратно разложены были письменные принадлежности, бумаги, папки. Бобров, или старенький Бобёр, как называли его воспитанники корпуса, не любил директора — самодовольного, грубого человека, равнодушного ко всему, кроме своих стихов, — директор Клингер был немецким поэтом. В корпус он был назначен недавно и завел здесь свои жестокие порядки, которых до него не было. Кадетов стали пороть за самую невинную шалость. Порол по утрам специальный человек — «секун», как презрительно называли его кадеты. После порки многих сажали под арест, в карцер; там снимали с них кадетский мундир, надевали солдатскую одежду и держали несколько дней на хлебе и на воде. Но потихоньку от директора о кадетах, особенно о маленьких, заботились добрые, честные воспитатели и служащие; их было немало в корпусе, и кадеты к ним были очень привязаны.
Бобров уже давно служил в корпусе экономом — заведовал корпусным хозяйством. Он был одинок, нежно любил своих «мошенников и резвунов», как шутя называл воспитанников корпуса, и всегда заботился о том, чтобы они были сыты, одеты, чисты. Особенно болела у него душа за «арестантов» в карцере. Кадеты знали это и всегда находили случаи сообщить своему защитнику — старенькому Бобру — о том, сколько человек сидит в карцере. Проходя после утреннего чая мимо Боброва, кадеты обычно шептали:
«Пять арестантов, пять арестантов...»
Бобров делал вид, что к нему это не относится, и шептал в ответ:
«Мне что за дело, мне что за дело...»
Но ни разу не было, чтобы Бобров не позаботился о воспитанниках, посаженных в карцер.
И вот этот самый Бобров стоял теперь, как всегда, перед директором и ждал, когда директор развернет рапорт, прочтет и к чему-нибудь непременно придерется. Директор не торопясь взял рапорт, развернул его, и вдруг по приемной гулко разнесся директорский смех. Директор смеялся — с ним это редко бывало; потом он стал вслух читать стихи. Что это? В стихах рассказывалось о событии, которое на днях произошло в корпусе, — о смерти старшего повара Кулакова, о его похоронах и о горе эконома Боброва, который лишился своего лучшего повара.
Я знаю то, что недостоин
Вещать о всех делах твоих.
Я не поэт, я просто воин,—
В моих устах нескладен стих.
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров,
Не озлобися на поэта,
Тебя который воспевал...

«Герой Бобров» залился слезами; попасть в стихи казалось ему очень обидным, а главное, он не понимал, за что его так «осрамил разбойник» и кто этот разбойник?
А «разбойник» был Кондратий Рылеев. Он просто хотел пошутить. Написав стихи, он вместе с товарищами вытащил у Боброва рапорт и подменил его стихами. Рылеев никак не ожидал, что Бобров так огорчится; он тут же сознался, просил прощения и молча выслушал речь Боброва о том, что литература — вещь дрянная и что занятия литературой никого не приводят к счастью.
Но Бобров не умел долго сердиться. Кадета Рылеева он знал с детства и очень любил. Его привезли в корпус шестилетним мальчиком. Родился он 18 сентября 1795 года. Свое коротенькое детство до корпуса провел в небольшом и небогатом имении Батово, Петербургской губернии. Скромный серый дом, где он родился и вырос, стоял в тенистом саду. За садом протекала тихая речка; то расширяясь, то суживаясь, она подмывала крутые лесистые берега, с которых стекали звонкие ручьи. Часто со своими сверстниками, деревенскими ребятишками, играл здесь на берегу маленький Кондраша или сидел со своей милой и доброй маменькой, Настасьей Матвеевной. Он нежно любил ее, жалел и как будто бы понимал, что живется ей совсем не легко. Отец его, подполковник в отставке, Федор Андреевич Рылеев, был человеком грубым, своевольным, вспыльчивым. Он придирался к своим дворовым, крестьянам, часто наказывал их без всякой вины, постоянно кричал и сердился на жену — она не знала, чем угодить ему. Кондраша боялся отца, плакал и прятался от его криков, уткнувшись головой в колени матери.
Первый кадетский корпус — военное учебное заведение, куда определили мальчика, находился в Петербурге и стоял на берегу Невы. Это было огромное здание с большим садом, обнесенное каменной стеной. В этом доме жило и училось около тысячи воспитанников.
Первое время маленький Рылеев скучал по матери, по дому, по деревенской жизни, трудно привыкал к большим, неуютным спальням, классам, ко всем корпусным порядкам, не мог дождаться каникул — он каждое лето уезжал домой. Случалось, что старшие воспитанники обижали маленьких, и Кондраша, ложась вечером спать, с трудом сдерживал слезы. Под казенным одеялом спать было очень холодно, но мальчиков рано начинали приучать к холоду, и зимой даже самых маленьких одевали в легкие шинели.
Проходили годы, и для Рылеева корпус стал вторым домом. Он привык к нему, усердно учился, исправно переходил из класса в класс, подружился с товарищами. И товарищи полюбили Рылеева за честность, прямодушие, за предприимчивый характер и называли своим атаманом. Атаман этот всегда стоял за справедливость и никогда не плакал под розгами, но, «стиснув зубы, выдерживал положенное ему число ударов, дерзко окидывая своих палачей вызывающим взглядом сверкающих темных глаз», — вспоминал позднее один из воспитанников корпуса.
Рылеев очень любил читать. Он писал об этом отцу: «Сделайте милость, не позабудьте мне прислать денег также и на книги, потому что я, любезный батюшка, весьма великий охотник до книг». Но отец, отправив своего единственного сына в корпус, казалось, совсем забыл о нем: подолгу не писал ему писем, не присылал денег, а если изредка мальчик получал от отца какие-то гроши, то все их тратил на книги. «Когда вы давали мне деньги, — писал он, — то я всегда употреблял на книги, которых у меня уже набралось пятнадцать». Читать Рылееву приходилось то, что было в корпусной библиотеке и что потихоньку приносили с собой воспитанники, возвращаясь от родных. В книгах, прочитанных в корпусе, было много рассказов о славных подвигах древних греческих и римских героев. Эти рассказы особенно любил Рылеев.
Чтить Брута с детства я привык;
Защитник Рима благородный,
Душою истинно свободный,
Делами истинно велик...—

говорит герой одной из поэм, которую позднее написал Рылеев.
Летом 1812 года Наполеон без объявления войны напал на Россию. «Со мной идет вся Европа», — гордо заявлял он и надеялся сразу же разбить русских, взять Москву и в древнем Кремле продиктовать побежденной России свои условия мира. Но он ошибся в расчетах. «Составим из всей России единую душу, одно тело вооруженное, пусть кровожаждущий неприятель наш по трупам нашим идет внутрь государства... О, никакая земная сила не победит Россию, если все соединятся. Поклянемся быть верными отечеству и, благословясь, станем все», — так говорили тогда русские люди.
Вместе с товарищами Рылеев мечтал о счастье защищать свое отечество. Так же как Пушкин, завидовал он тем, кто шел сражаться, и с досадой садился за школьный стол. Кадеты знали, что и в других учебных заведениях ученики старших классов волновались и заявляли начальству о своем желании уйти на фронт. Воспитанники корпуса также рвались в бой, но до выпуска оставалось еще много месяцев.
В дни войны старших кадетов чаще отпускали в город. Многие из них бывали в театре, у знакомых, бродили по улицам, читали расклеенные по заборам афиши о войне, прислушивались к разным слухам, а вернувшись в корпус, снова вели бесконечные разговоры о войне.
Вот назначен главнокомандующим русской армией любимец Суворова Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Его в корпусе знали хорошо: до Клингера он был генерал-директором корпуса и даже читал кадетам курс тактики. Кадеты знали, что царь не любит Кутузова, что он сказал: «Публика желала назначения его — я назначил его».
Гремит Бородинский бой, и снова с завистью и восхищением передают кадеты друг другу о том, как генерал Раевский бросился в бой, взяв за руки своих сыновей: «Вперед, ребята! Я и мои дети укажем вам дорогу!»
Скоро стали доходить вести о пожаре Москвы, о том, что Кутузов отдал приказ об отступлении. Сколько было споров, сколько говорилось горячих речей, как бились гневом, надеждой, верой в победу молодые сердца!
В охваченную пожаром Москву входит Наполеон, жители уходят из Москвы, из окрестных деревень; говорят, что многие прячутся в лесах, составляют отряды, вооружаются топорами, дубинами, самодельными ружьями и нападают на французов.
Много говорили о славных подвигах гусара и поэта Дениса Давыдова, командира партизанских отрядов, рассказывали о старостихе Василисе и о других героях-партизанах. С воодушевлением распевали кадеты песню, которую пели тогда все солдаты:
Хоть Москва в руках французов,
Это, братцы, не беда:
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть впустил сюда...

И вот пришла наконец весть о том, что Наполеон с позором ушел из Москвы, а старый фельдмаршал Кутузов, получив рапорт об уходе французов, заплакал и сказал: «С сей минуты Россия спасена!»
Но война продолжалась. В конце декабря 1812 года Кутузов отдал приказ по войскам, в котором говорилось: «...не было еще примера столь блистательных побед: два месяца кряду рука ваша каждодневно карала злодеев».
Могли ли кадеты Первого корпуса оставаться спокойными, думать о чем-нибудь другом, кроме войны? Тревожно, напряженно следили они за ходом войны, с завистью смотрели на товарищей, которых выпускали из корпуса в армию, и, пускай иногда еще совсем по-детски, беспокоились, что война кончится и они не будут в числе тех, кто грудью своей защитил отечество.
Рылееву было тогда семнадцать лет. Он, как и все его сверстники, мечтал о подвиге, жаждал отличиться мужеством и храбростью на поле славы. С каждым днем росло его восторженное преклонение перед героями войны, росла любовь его к отчизне. Не раз, вероятно, повторял он только что появившееся тогда стихотворение поэта Василия Андреевича Жуковского «Певец во стане русских воинов», в котором Жуковский говорил о величии России, ее народе и героях:
О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?

В 1813 году умер главнокомандующий русской армией Кутузов. В Петербурге готовились торжественные похороны фельдмаршала. Кадеты волновались. Рылеев, обращаясь к памяти любимого героя, написал оду, которую назвал: «Любовь к отчизне».
Хвала, отечества спаситель!
Хвала, хвала, отчизны сын!
Злодейских замыслов рушитель,
России верный гражданин,
И бич, и ужас всех французов!
Скончался телом ты, Кутузов,
И будешь вечно жив, герой!

Стихотворение «Любовь к отчизне» было не первым литературным опытом Рылеева. После шутливой поэмы о поваре Кулакове, за которую так обиделся на него старенький Бобёр, Рылеев писал еще и стихи и прозу. Как у многих юношей и девушек того времени, была и у него заветная тетрадка, в которую он вписывал все, что казалось ему важным: свои и чужие стихи, басни, статьи, выписки из книг. Тетрадка эта сохранилась до сих пор, и среди разных записей есть в ней еще два произведения, посвященные войне: стихи «На гибель врагов» и «Победная песнь героям», написанная в прозе. Когда позднее настал долгожданный день и Рылеев, окончив корпус, был выпущен прапорщиком и назначен в заграничный поход, он оставил эту тетрадь на память товарищам. Один из них сделал такую приписку к «Победной песне героям»:
Тебе достойным быть сей песни, о Рылеев,
Ты будешь тот герой — карай только злодеев!

С такими мечтами вступил в жизнь девятнадцатилетний Рылеев: быть верным гражданином родины, отдать жизнь за родину — что может быть прекраснее! «Помню его восторженное прощание с кадетами в ротах, — вспоминал позднее один из его товарищей по корпусу, — он становился на ставец, чтобы всех видеть и всем себя показать, произносил восторженные речи, возбуждавшие еще больше наше воинственное настроение».
И вот с весны 1814 года Рылеев в походе.
Многое видел он в заграничных походах, присматривался к иной жизни, к иным нравам, узнавал новых людей. Рядом с ним шел в поход, воевал его родной народ—крепостные крестьяне, одетые в солдатские шинели, — те самые герои, которые защитили родину, изгнали врага. Он почти не знал простого народа и теперь впервые увидел его так близко. К юношеским мечтам о родине, о геройстве теперь, когда он лицом к лицу столкнулся с настоящими героями войны — простыми русскими солдатами, — прибавилось еще острое чувство жалости к ним, стремление как-то действовать, чтобы облегчить им жизнь. И ему хочется поскорее домой, к настоящему делу, которое пока еще представляется очень неясно.
В походе узнал Рылеев о смерти отца, который последние годы уже не жил в Батове, а служил управляющим имением князей Голицыных. После смерти отца Голицыны заявили, что он остался им должен много денег, и передали дело в суд. Суд постановил наложить арест на небольшое имение Рылеевых — мать не смела им распоряжаться и пользоваться. Она осталась без всяких средств к жизни. Рылеев ничем не мог помочь ей. В письмах утешал он ее как мог и писал только: «Я, право, не нуждаюсь в деньгах, ей-богу не нуждаюсь», — хотя сам в это время остро нуждался. Он задолжал товарищам, белье его все износилось, мундир истрепался в походах. Несколько раз писал он Голицыным, но они требовали денег. Впервые пришлось ему столкнуться с богатыми и знатными людьми, с несправедливостью, злобой, обманом. «О вельможи! О богачи! Неужели сердца ваши нечеловеческие? Неужели они ничего не чувствуют, отнимая последнее у страждущего!» — писал он матери.
В конце 1815 года Рылеев вернулся в Россию из заграничных походов. Полк, в котором он служил, был переведен в Воронежскую губернию, недалеко от города Острогожска. Строевые занятия, по-видимому, не особенно обременяли Рылеева.
«Время проводим весьма приятно: в будни свободные часы посвящаем или чтению, или приятельским беседам, или прогулке; ездим по горам — и любуемся восхитительными местоположениями, которыми страна сия богата; под вечер бродим по берегу Дона, и при тихом шуме воды и приятном шелесте лесочка, на противоположном берегу растущего, погружаемся мы в мечтания, строим планы для будущей жизни и чрез минуту уничтожаем оные; рассуждаем, спорим, умствуем, — и наконец, посмеявшись всему, возвращаемся каждый к себе и в объятиях сна ищем успокоения».
Так писал двадцатидвухлетний Рылеев матери. Он был в это время влюблен в «милую Наташу» — Наталью Михайловну Тевяшову, дочь небогатого, гостеприимного и любезного помещика Тевяшова. Почти два года учил Рылеев его дочерей русской грамоте, русской литературе. «Кончая науки, товарищ наш и не заметил, что увлекся тихим характером старшей ученицы своей, Натальи Михайловны», — вспоминал позднее один из товарищей Рылеева по службе.
Вскоре мать, которая все еще жила в Батове, получила от своего Кондраши письмо, в котором он просил разрешения жениться. Настасья Матвеевна встревожилась — она хорошо знала, что дела их обстоят очень плохо: деревня заложена, денег нет, но жениться сыну не запрещала.
«Только подумай сам хорошенько,— писала она,— жену надо содержать хорошо, а ты чем будешь ее покоить?.. Посуди сам, Наталья и ты будете горе терпеть, а я, глядя на вас, плакать. Я советую тебе, как мать и друг твой верный, подумай хорошенько и скажи невесте и родителям ее правду, сколько ты богат; то я не думаю, чтоб они захотели бы, чтоб дочь их милая терпела нужду».
Но родители Наташи не возражали против бедного жениха, и в 1819 году Рылеев женился. Простая, добрая и умная жена до конца дней была ему верным другом.
К этому времени Рылеев уже не был военным: незадолго до женитьбы он вышел в отставку. Долго приглядывался он к военной службе и все больше понимал, как унизительны и мучительны те порядки, которые вводил в армии Аракчеев. Один из товарищей Рылеева по армии вспоминает, как часто он говорил о том, что военную службу ненавидит, что военные — это «куклы», которые должны беспрекословно повиноваться всем прихотям начальства. А матери писал: «Для нынешней службы нужны подлецы, а я, к счастию, не могу им быть». Позднее он говорил, что служил в армии, пока была война, пока отечество нуждалось в службе своих граждан, и не хотел продолжать ее, когда увидел, что приходится служить самовластному деспоту. Он мечтал служить людям.
Как в детстве и юности, Рылеев много читал. Товарищи рассказывали, что, где бы он ни жил, в его комнате на столе, на скамьях, на полу лежали книги, бумаги, тетради. За годы жизни в Острогожске он успел много передумать, говорил, что предстоит ему множество трудов, что он должен служить родине, быть полезным гражданином отечества.
Русской жизни того времени он почти не знал, да и не мог ее знать. В детстве и в ранней юности он читал о ней в книгах, представлял ее в мечтах. После корпуса около трех лет с небольшими перерывами провел он в чужих краях. Только потом, когда прошли первые радостные месяцы встреча с родиной, постепенно открывались ему многие страшные стороны русской жизни, яснее начинал он понимать, что происходит вокруг него. Он видел, что те самые солдаты, тот самый народ-победитель, который так восхищал его в походе, вернувшись на родину, снова превращается в крепостных рабов, что о свободе для них ничего не слышно.
У солдата не было родного дома, он был оторван от семьи — в то время царская служба в армии продолжалась двадцать пять лет. Недаром солдаты тайно от начальства пели такую невеселую песню:
Я отечеству защита,
А спина моя избита,
Я отечеству ограда,
В тычках-палках вся награда,
Кто солдата больше бьет,
И чины тот достает...

Разве могли честные русские люди спокойно относиться к этому? И в Острогожске, и в Петербурге, и в самых дальних углах России они задумывались над тем, что происходит в стране, вели горячие разговоры о свободе, о будущем России, читали запрещенную литературу, переписывали и заучивали наизусть вольнолюбивые стихи Пушкина...
А царь Александр I всюду искал измену, заговоры, революцию, всего боялся. Аракчеев — этот «гений зла», «всей России притеснитель», как говорил о нем Пушкин, — жестоко расправлялся со всеми, в ком только подозревал «вольный дух». Людей арестовывали, бросали в тюрьмы, ссылали в Сибирь. Но чем суровее становился полицейский гнет, тем больше бурлила и кипела мысль, зрели решимость и воля к борьбе.
В 1816 году в Петербурге возникло первое тайное политическое общество, которое называлось «Союз спасения», а после принятия устава — «Общество верных и истинных сынов отечества». В его рядах было всего несколько десятков человек, главным образом гвардейских офицеров. Через два года Союз спасения был преобразован в Союз благоденствия, в нем было уже гораздо больше членов, и многие из них стали потом декабристами. Члены Союза должны были бороться за уничтожение крепостного права, искоренять всякие злоупотребления, взяточничество, распространять просвещение, образование. О Союзе благоденствия стало известно правительству. Тогда решено было созвать в Москве съезд Союза благоденствия и объявить Союз распущенным. Это было сделано для того, чтобы отвлечь от тайного общества внимание правительства и избавиться от подозрительных членов Союза, которым удалось в него проникнуть. Союз был распущен, тайное общество прекратило свое существование. Прошло немного времени, и на юге было создано новое — Южное общество, во главе которого стал Павел Иванович Пестель. Вскоре затем в Петербурге образовалось второе — Северное общество.
Рылеев не знал об этом, но уже тогда единственной мыслью его было, как говорили друзья, пробудить в душах соотечественников чувство любви к отечеству и жажду свободы.
«Вы или не в состоянии или не хотите понять, куда стремятся мои помышления! — говорил он часто товарищам. — Умоляю вас, поймите Рылеева! Отечество ожидает от нас общих усилий для блага страны! Души с благороднейшими чувствами постоянно должны стремиться ко всему новому, лучшему, а не пресмыкаться во тьме. Вы видите, сколько у нас зла на каждом шагу; так будем же стараться уничтожить и переменить на лучшее!»
Рылееву в это время было двадцать четыре года. Небольшого роста, худощавый и быстрый, с ясным, открытым лицом, большими темными и лучистыми глазами, он поражал всех какой-то особой духовной красотой лица. Те его черты — мужество, честность, справедливость, за которые так любили своего «атамана» корпусные товарищи, еще больше утвердились в нем. С годами росла и твердость характера, которая так удивительно сочеталась в нем с необычайной чуткостью и нежностью.
После женитьбы родные и знакомые уговаривали его остаться навсегда на Украине, жить счастливо и спокойно со своей семьей, но не хотел и не мог Рылеев свои «младые годы ленивым сном убить». Он, как и многие его сверстники, рвался в столицу.
Осенью 1820 года с женой и маленькой дочкой Настенькой он переехал в Петербург. Мать была права — жить в столице с семьей оказалось не так просто. В письмах он просит ее, чтобы она прислала «на первый случай посуды какой-нибудь, хлеба... и все, что она найдет нужное для дома, дабы не за все платить деньги». Постепенно Рылеев устроился, привык к петербургской жизни.
Через месяц после приезда Рылеевых в Петербурге произошло восстание Семеновского полка. Возмущенные зверским обращением командира полка, солдаты взбунтовались. Восстание семеновцев особенно встревожило правительство, которому в это время уже не раз приходилось подавлять возмущение крепостных крестьян, постоянно бунтовавших солдат в военных поселениях и искоренять «вольный дух», которым заражался то один, то другой полк царской армии.
«У нас начинается революция», — шепотом передавали друг другу люди и рассказывали, что в казармах находят листки — это были первые политические солдатские прокламации в России. В листках солдат призывали к борьбе с царем и дворянами, говорили, что царь не кто иной, «как сильный разбойник», и всегда будет на стороне дворян. Начальник тайной полиции Бенкендорф так перетрусил, что писал в докладной записке царю: «Если бы настоящая катастрофа потребовала бы вмешательства вооруженной силы, то сия последняя отказалась бы повиноваться».
И вот в эти трудные и тревожные дни в небольшом журнале «Невский зритель» появилось стихотворение «К временщику», которое начиналось так:
Надменный временщик, и подлый и коварный,
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей,
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!
Ты на меня взирать с презрением дерзаешь
И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь!
Твоим вниманием не дорожу, подлец;
Из уст твоих хула достойных хвал венец!

Под стихотворением была подпись Рылеева. До сих пор он изредка печатал свои стихи, но ни под одним из стихотворений не подписывал полного своего имени. В подзаголовке к стихотворению говорилось, что это подражание одному римскому поэту. Этим Рылееву удалось обмануть цензуру, которая пропустила стихи, но читателям ясно было, что и все стихотворение, и последние его строки:
Всё трепещи, тиран! За зло и вероломство
Тебе свой приговор произнесет потомство! —

относятся к подлому и коварному временщику Аракчееву.
Тотчас по выходе стихотворения Антон Антонович Дельвиг торжественно прочел его в Вольном обществе любителей российской словесности. Общество это существовало уже давно и было тесно связано со всеми передовыми писателями России. Им тайно руководили члены Союза благоденствия. Слушатели сразу узнали в стихотворении русского временщика. Книжка журнала передавалась из рук в руки, стихи заучивались наизусть, переписывались, рассылались по всей России во множестве списков.
«Нельзя представить изумления, ужаса, даже можно сказать оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном», — вспоминает один из современников Рылеева. Никто не мор понять, как решился этот «младенец» писать так смело, нападать на «чудовище», перед которым трепетала вся страна, и при том не скрывать даже своего авторства.
Ждали, что Рылеев будет арестован, посажен в крепость. Но гроза на этот раз прошла мимо него. Конечно, Аракчеев узнал себя в стихотворении и тотчас же приказал предать суду цензора, пропустившего стихотворение «К временщику». Расследовать дело было поручено Александру Ивановичу Тургеневу, который занимал тогда пост видного чиновника в министерстве народного просвещения.
Друг Пушкина — А. И. Тургенев, как и все честные люди, ненавидел Аракчеева. Он хотел спасти цензора от суда и, сделав вид, что не понимает, в чем дело, сказал Аракчееву, что министр народного просвещения, прежде чем передать дело в суд, желает знать, какие именно выражения граф Аракчеев принимает на свой счет. Тургенев рассчитал очень верно. Аракчеев никаких выражений на свой счет как будто бы не принял: он знал, как ненавидят его, и хорошо понимал, что, если бы сознался в том, что узнаёт себя, это немедленно стало бы известным не только в столице, но и по всей России.
Таким образом, Аракчееву пришлось, затаив злобу, молчать. Рылеев был взят на подозрение как неблагонадежный писатель, а журнал «Невский зритель» закрыт.
Стихотворением «К временщику» началась литературная и политическая деятельность Рылеева. Друзья говорили, что это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью. Успех стихотворения, в котором Рылеев поставил перед собой задачу — обличить ненавистного тирана, — заставил Рылеева серьезнее взглянуть на свою литературную работу, на свое призвание поэта. В это же время Рылеев вступил в члены Вольного общества любителей российской словесности.
Председателем общества с самого его возникновения был писатель Федор Николаевич Глинка. Он был участником Отечественной войны, написал о ней книгу и во всех своих произведениях смело говорил о любви к свободе, о ненависти к деспотизму, звал к борьбе за права человека. Рылеев сразу и близко сошелся с ним.
Членами общества были и Александр Иванович Одоевский — будущий декабрист, написавший ответ на послание Пушкина в Сибирь, и Александр Сергеевич Грибоедов, который тогда начинал работать над своей комедией «Горе от ума», и Вильгельм Карлович Кюхельбекер, и Антон Антонович Дельвиг — лицейские друзья Пушкина, и много других писателей. Сам Пушкин до кишиневской ссылки не раз читал здесь свои стихи.
Со многими членами общества завязались у Рылеева крепкие, дружеские отношения. Дружба для него, как и для Пушкина, была священным чувством. «В дружбе Рылеев был чрезвычайно пылок... жертва, даже самопожертвование для дружбы ему ничего не стоили; честь друга для него была выше всяких соображений», — так говорил Александр Александрович Бестужев, с которым особенно близко сошелся тогда Рылеев.
Члены общества иногда на собраниях читали доклады, в которых решали общие вопросы литературы, жизни. Так, замечательную речь о задачах русской литературы сказал писатель Николай Иванович Гнедич, которому, по словам Пушкина, «судьба дала и смелый ум и дух высокий».
Рылеев всегда очень прислушивался к тому, что говорил Гнедич, советовался с ним о своих стихах. Речь Гнедича произвела на него сильное впечатление, она помогла ему глубже и лучше понять собственные мысли. Гнедич говорил о том, что велика и ответственна задача русского писателя, что долг каждого писателя в России — пробудить в читателе благородные страсти, высокие чувства, любовь к отечеству, к истине.
«Перо писателя может быть в руках его оружием более могущественным, более действительным, нежели меч в руке воина», — говорил он, и Рылеев, который только что написал стихотворение «К временщику», особенно остро чувствовал это.
Да, перо писателя должно быть его оружием; призвание писателя высоко и прекрасно, и путь его труден — на этом пути погибло много славных людей. Не так давно за свою книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» был замучен и кончил самоубийством Александр Николаевич Радищев. Великий Пушкин за свои «возмутительные» стихи, которые разошлись по всей России, томится в ссылке...
Все больше и больше задумывался Рылеев над тем, как зажечь «в молодых сердцах доблесть»? О чем писать? И ему казалось, что лучше всего напомнить юношам о подвигах предков. Он видел, с каким интересом после войны 1812 года русские люди слушали рассказы о героических событиях прошлого, как в этом прошлом искали они черты настоящего. Сам он всегда интересовался русской историей, любил читать исторические сочинения и как раз в это время читал только что вышедшую «Историю Государства Российского» Карамзина.. Этой книгой тогда зачитывались все. «...Даже светские женщины бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом», — писал Пушкин.
Рылеева необычайно привлекала эта древняя Россия. Олег, Святослав, Мстислав Удалой, Дмитрий Донской, и покоритель Сибири Ермак, и герой-гражданин Волынский — это все люди смелые, сильные, готовые всем жертвовать за родной край, за свободу. О них, о героях русской земли, о делах давно минувших, о битвах давно прошедших расскажет Рылеев. Но покажет он и злобных тиранов русской земли — пусть напомнят они русскому юношеству о современных злодеях и тиранах, пусть подумают они о том, как освободиться от них. И, может быть, тогда, вдохновившись примерами прошлого, они найдут свой путь борьбы со злом, совершат новые подвиги для блага родины.
Но как лучше выразить свои мысли и чувства, как рассказать обо всем этом? И Рылеев пробует найти свои, новые слова, облечь их в новую форму. Так родились «Думы» Рылеева — маленькие стихотворные рассказы, главным образом из русской истории. Когда была напечатана одна из первых его дум, «Смерть Ермака», то в примечании к ней редакция писала, что это сочинение молодого поэта, еще мало известного, но который скоро станет рядом со старыми и славными поэтами.
Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии летали:
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов, те, с которыми совершил он свое дело — покорил Сибирь и тем самым смыл все преступления буйной своей жизни, — беспечно спят в раскинутых шатрах. Погружается в глубокий сон и Ермак... А в это время, «как тать презренный», тайной тропой пробирается коварный Кучум и нападает на сонный лагерь.
Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна,
Но далеко от брега челны!


продолжение рассказа...