Задача, которую мы себе поставили, заключается в том, чтобы доказать, что общество, не может существовать без общественного труда, т. е. без планомерно организованного труда. Мы во все времена встречали различнейшие формы такого общественного труда. В нынешнем обществе мы этого не находим; план не осуществляется ни властью, ни законом, пи демократией; мы не находим никакого следа организации и плана, мы видим лишь анархию. Как же возможно при таких условиях существование капиталистического общества?
Чтобы изучить структуру капиталистической вавилонской башни, представим себе опять на миг общество с планомерной организацией труда. Мы впоследствии проверим, допустима ли и в какой степени допустима подобная гипотеза. Пусть это будет общество с развитым разделением труда, где не только сельское хозяйство отделено от промышленности, но где внутри и того и другого каждая ветвь стала специальностью особых групп трудящихся. В этом обществе имеются, стало быть, сельские хозяева и лесники, рыбаки и садовники, сапожники и портные, слесаря и кузнецы, прядильщики, ткачи и т. д. Общество в целом обеспечено всеми видами труда и всеми видами продуктов. Эти продукты в большем или меньшем количестве достаются всем членам общества, так как труд является общим, заранее распределенным и планомерно организованным каким-нибудь авторитетом, будь то деспотический закон правительства, крепостное право или какая-либо иная форма организации.
Для простоты вообразим себе, что это—коммунистическая община с общественной собственностью, какую мы видели уже на примере Индии. Представим себе еще на один момент, что разделение труда в этой общине ушло значительно дальше вперед, чем это исторически соответствует истинному положению, и что часть общинников занимается исключительно сельским хозяйством, между тем как все прочие работы выполняются специалистами-ремесленниками. Картина хозяйства этой общины нам совершенно ясна: сами члены общества сообща владеют землей и всеми средствами производства. Их общая воля определяет—что, когда и сколько должно производиться каждого продукта. Вся масса произведенных продуктов, принадлежа в одинаковой степени всем, распределяется между всеми соответственно потребностям. Теперь представим себе, что в один прекрасный день в построенной таким образом коммунистической общине уничтожается общественная собственность, а вместе с этим уничтожается и общественный труд и общая воля, регулировавшая производство. Достигнутое к этому моменту высокое разделение труда, само собой разумеется, остается. Сапожник остается при своих колодках, пекарь знает лишь свою печку, кузнец имеет лишь кузницу и умеет обращаться лишь с молотом и т. д., но цепь, связывавшая раньше все эти специальные работы в общественное хозяйство, оборвалась. Каждый предоставлен теперь самому себе: сельский хозяин, сапожник, пекарь, слесарь, ткач и т. д. Каждый теперь совершенно свободный и независимый человек. Община не может теперь вмешиваться в его дела, никто не может ему приказывать трудиться для всех, но никто не заботится и о его потребностях. Община, представлявшая из себя нечто целое, распалась на отдельные атомы, на отдельные частицы, как зеркало, распавшееся на тысячу осколков. Каждый человек как бы превращается в обособленную, носящуюся в воздухе пылинку и должен сам пробиваться. Что станет с этой общиной, на которую внезапно обрушилась подобная катастрофа? Что станут делать на следующий День все эти сами себе предоставленные люди? С уверенностью можно сказать лишь одно, что они на следующий день прежде всего будут работать точно так же, как они это делали раньше. Ибо поскольку человеческие потребности не могут удовлетворяться без труда, каждое человеческое общество должно трудиться. Какие бы перевороты и изменения ни произошли в обществе, труд не может прекратиться ни на одну минуту.
Прежние члены коммунистического общества будут поэтому—и поело того как оборвались связывавшие из узы, и каждый оказался предоставленным самому себе—прежде всего продолжать свою работу. И так как мы предположили, что труд уже достиг специализации, то каждый сумеет трудиться лишь в той области, которая стала его профессией, и при помощи тех средств производства, которыми он владеет: сапожник будет делать сапоги, пекарь—печь хлеб, ткач—изготовлять ткани, крестьянин— сеять рожь и т. д. Но тут же сразу возникают трудности: каждый из этих производителей изготовляет, правда, чрезвычайно важные и весьма необходимые предметы обихода, каждый из этих специалистов—сапожник, пекарь, кузнец, ткач—вчера еще считался полезным членом общества, без которого последнее не может существовать. Каждый из них занимал важное место в этом общественном целом. Теперь же само целое перестало существовать, и каждый как будто существует сам для себя. Но никто не может существовать лишь продуктами своего труда. Сапожник не может потребить всех своих сапог, пекарь не может удовлетворить хлебом все свои потребности, крестьянин мог бы при наполненных рожью амбарах погибнуть с голоду и холоду, если бы он располагал одним лишь зерном. Каждый имеет разнообразные потребности, но может своим собственным трудом удовлетворить лишь одну единственную из них. Каждый поэтому нуждается безусловно в известной мере в продуктах всех остальных. Они все зависят друг от друга. Но как осуществить эту зависимость, когда мы знаем, что между отдельными производствами не существует больше никаких отношений и никакой связи? Сапожник сильно нуждается в хлебе пекаря, но он не имеет никаких средств приобрести этот хлеб, он не может заставить пекаря поставлять ему хлеб, так как оба они—равные, свободные, независимые люди. Если он хочет воспользоваться продуктом труда пекаря, то это, очевидно, возможно лишь на началах взаимности, т. е. если он с своей стороны доставит пекарю нужный ему продукт. Но пекарь, с своей стороны, нуждается в продуктах труда сапожника и находится в точно таком же положении, как последний. Почва для взаимности этим самым дана. Сапожник дает пекарю сапоги, чтобы получить от него хлеб. Сапожник и пекарь взаимно выменивают свои продукты и могут теперь оба удовлетворять свои потребности. Таким образом выходит, что—при высоко развитом разделении труда, при полной независимости производителей друг от друга и при отсутствии всякой организации у них—единственным путем распределения продуктов различного рода труда между всеми является обмен. Сапожник, пекарь, сельский хозяин, прядильщик, ткач, слесарь—все они взаимно выменивают свои продукты и таким образом удовлетворяют свои различные потребности. Таким образом, обмен создал новую связь между разрозненными, оторванными друг от друга частными производителями. Производство и потребление,— вся жизнь разрушенной общины может начаться снова, так как обмен дал им возможность опять работать друг для друга, т. е. он сделал опять возможным общественное сотрудничество, общественное .производство, хотя и под оболочкой раздробленного частного производства.
Но это—совершенно новая своеобразная форма общественного сотрудничества, с которой мы должны познакомиться поближе. Каждый трудится на свой риск и страх, каждый производит за свой счет по собственному усмотрению. Он должен теперь, чтобы просуществовать, производить продукты, в которых он сам не нуждается, но которые нужны другим. Каждый работает, таким образом, для других. Это само по себе не представляет ничего особенного и нового. И в коммунистической общине все работали друг для друга. Особенностью является лишь то, что теперь каждый отдает свой продукт другим лишь путем обмена и лишь в том же порядке может получить продукты других.
Каждый должен, таким образом, теперь, дабы получить нужные ему продукты, производить своим трудом продукты, предназначаемые для обмена. Сапожник должен непрерывно шить сапоги, которые ему самому не нужны, бесполезны, представляя для него выброшенный труд. Их полезность заключается для него лишь в том, что он может обменять их на другие продукты, в которых он нуждается. Он, таким образом, заранее шьет свои сапоги для обмена, т. е. производит их как товар. Каждый может теперь удовлетворить свои потребности, т. е. получить продукты, произведенные другими, лишь в том случае, если он располагает продуктами, в которых нуждаются другие и которые он создал воим трудом. Иными словами, каждый получает часть продукта других, т. е. долю общественного продукта, лишь в том случае, если он сам является на рынок с товаром. Продукт, изговленный человеком для обмена, дает ему право требовать известную долю совокупного общественного продукта. Совокупный общественный продукт не существует теперь, правда, в той форме, какой он обладал в коммунистической общине, где он непосредственно всей своей массой представлял все богатство общины и потом лишь распределялся, где все работали сообща за счет общины и под ее руководством, и продукт производства появлялся на свет уже как общественный продукт, и затем лишь общественный продукт распределялся между индивидуумами и поступал в частное потребление отдельных членов общины.
Теперь дело происходит как раз наоборот. Каждый производит как частное лицо за свой страх и риск, и готовые продукты лишь в процессе обмена образуют известную сумму, которую можно рассматривать как общественное богатство. Доля каждого как в общественном труде, так и в общественном богатстве представлена тем специальным товаром, который он изготовил собственным трудом и принес для обмена с другими. Участие каждого в совокупном общественном труде не представлено теперь известным количеством заранее указанного ему труда, а готовым продуктом, товаром, который он поставляет по собственному вольному усмотрению. Если он не желает, он может совсем не работать, он может пойти гулять, никто его не будет за это бранить или наказывать, как это, наверно, имело место с нерадивыми членами коммунистической общины, где лентяи по всей вероятности получали от «главного жителя», главы общины, суровый выговор или же подвергались на собрании всех членов общины публичному порицанию. Теперь каждый человек—свой собственный, ничем не ограниченный господин. Авторитет общины не существует более. Но если он не работает, он и не получит ничего в обмен из продуктов труда других.
С другой стороны, каждый в отдельности теперь, как оы прилежно он ни трудился, вовсе не может быть уверенным в том, что он получит необходимые ему жизненные припасы, так как никто ведь не обязан давать ему их, хотя бы в обмен. Обмен происходит лишь тогда, когда имеется налицо взаимная потребность. Теперь речь идет не об общине, как о целом, с которым приходится иметь дело и которое всегда ощущает потребность продукта, а об отдельных членах общины. Если в данный момент в общине нет спроса на сапоги, то, как бы прилежно сапожник ни работал и какой бы хороший товар он ни изготовлял, никто у него его не возьмет и не даст (ему в обмен хлеба, мяса и т. п., и он, таким образом, останется без самого необходимого для жизни. И тут опять-таки бросается в глаза поразительное различие по сравнению с прежними отношениями в коммунистической общине. Последняя содержала сапожника потому, что община вообще нуждается в сапогах. Сколько сапог сапожник должен изготовить, указывалось ему заранее соответственным общинным учреждением. Он ведь работал в качестве слуги общины, ее должностного лица, и каждый находился в точно таком же положении. Но если община держала сапожника, она, само собой разумеется, должна была его прокормить. Он, как и все прочие, получал свою долю из общественного богатства, и эта доля не стояла ни в какой прямой связи е долей его в общественном труде.
Правда, он должен был трудиться и его прокармливали потому, что он трудился, что он был полезным членом общины, но производил ли он в тот или иной месяц больше или меньше сапог, или временно совершенно не изготовлял их, потому что в них не было надобности,—он все же в одинаковой мере получал жизненные припасы, свою долю в общественных средствах. Теперь он получает лишь в той мере, в какой нужен его труд, т. е. точь-в-точь в той мере, в какой его продукт принимается в обмен другими. Каждый, следовательно, трудится как он хочет, сколько он хочет и над чем он хочет. Единственным подтверждением того, что он производил то, что обществу нужно, что он фактически выполнил общественно-необходимую работу, является тот факт, что его продукт берется в обмен другими. Следовательно, не всякий труд, как бы прилежен и успешен он ни был, заранее обладает ценностью и целесообразностью с общественной точки зрения; ценность имеет лишь тот продукт, который идет в обмен, продукт же, который никем не принимается в обмен, как бы хорош он ни был, не представляет ценности и является выброшенным трудом.
Теперь каждый должен для того, чтобы пользоваться продуктами общественного производства и, следовательно, участвовать в общественном труде, производить товары. Но никто ему, не говорит заранее, действительно ли его труд признается общественно-необходимым трудом, и он узнает это лишь по тому, берется ли его товар в обмен. Его участие в общественном труде и продукте обеспечено лишь в том случае, если его продукт получает печать общественно-необходимого труда, т. е. печать меновой ценности. Если его продукт не берется в обмен, это означает, что он произвел продукт, не имеющий никакой ценности, и, следовательно, его труд был с общественной точки зрения лишним.
Тогда он, следовательно, был лишь «частным» сапожником, который для собственного времяпрепровождения истреблял кожу и делал сапоги; он оказывается, таким образом, в известной степени вне общества, так как общество не желает иметь его продуктов, и поэтому ему недоступны и продукты общества. Если наш сапожник сегодня хорошо выменял свои сапоги и получил за них жизненные припасы, он может вернуться домой не только сытым и одетым, но и с гордым сознанием, что он является .полезным членом общества и что его труд оыл признан необходимым трудом. Но если он возвращается домой со своими сапогами, потому что никто не хотел их взять у него,—он имеет все основания быть меланхоличным, так как он не только остается без обеда, но ему как бы молчаливо заявили: «общество, дружище, в тебе не нуждается, твой труд вовсе не был необходим, ты, следовательно, лишний человек и можешь спокойно повеситься». Нашего сапожника связывают, таким образом, с обществом в каждом отдельном случае обмененные им сапоги, вообще говоря, товар, обладающий меновой ценностью. Во в том же положении, как наш сапожник, находится и пекарь, и ткач, и сельский хозяин.
Общество, то признающее сапожника, то сурово его отталкивающее, является ведь лишь суммой всех этих отдельных товаропроизводителей, взаимно работающих для обмена. Сумма общественного труда и общественных продуктов, получающихся приэтом, вовсе не соответствует поэтому сумме всех работ и продуктов отдельных членов, как это имело раньше место в общественном коммунистическом хозяйстве. Теперь тот или иной может прилежно трудиться, а его продукт, если никто его не берет в обмен, является излишним и не идет в счет. Лишь обмен решает вопрос о том, какой труд и какие продукты были необходимы и представляют значение для общества. Получается как будто так, что все трудятся дома вслепую, затем тащат свои готовые частные изделия на площадь, здесь эти продукты просеиваются и на них налагается штемпель: то и то является общественно-необходимой работой и идет в обмен, а то и то не было необходимым и ни для чего не годится. Этот штемпель говорит: это имеет ценность, а то не имеет ценности и остается частным удовольствием или несчастием данного лица.
Если мы объединим все эти отдельные моменты, то окажется, что уже один факт товарного обмена, без всякого вмешательства и регулирования, определяет троякого рода важные отношения:
1. Участие каждого члена общества в общественном труде. Это участие качественно и количественно не определяется для него заранее общиной, а подтверждается или отвергается задним; числом при представлении им готового продукта. Раньше каждая пара сапог, которую изготовлял наш сапожник, уже заранее на колодке представляла собой непосредственно общественный труд.. Теперь его сапоги представляют, в первую голову, частный труд, который никого не касается. Затем лишь эти сапоги на товарном рынке просеиваются, и лишь поскольку их берут в обмен, затраченный на них труд сапожника признается общественным трудом. В противном случае они остаются продуктом его частного труда и не имеют ценности.
2. Доля каждого члена общества в общественном богатстве. Прежде сапожник получал свою долю из произведенных общиной продуктов путем распределения. Она определялась, во-первых, степенью общего благосостояния, данным состоянием имущества общины, а вовторых, потребностями членов. Более многочисленная семья должна была получить больше, чем менее многочисленная. При распределении завоеванных германскими племенами земель, во время их переселения в Европу и их устройства на развалинах Римской империи, играла также роль величина семьи. Русская община, еще в 80-х годах предпринимавшая периодические переделы, принимая приэтом во внимание число «едоков» в каждой семье. При всеобщем господстве обмена отпадает всякое соотношение между потребностью данного члена общества и его долей в богатстве, равно как между, этой последней и размером общественного богатства. Теперь вопрос об участии каждого в общественном богатстве решается лишь на основе тех продуктов, которые он выносит на товарный рынок, и лишь постольку, поскольку они берутся в обмен и признаются общественно-необходимыми.
3. И, наконец, механизмом обмена регулируется и самое общественное разделение труда. Раньше община постановляла, что ей нужно столько-то сельскохозяйственных батраков, столько-то сапожников, пекарей, слесарей, кузнецов и т. д. Забота о правильном соотношении между отдельными промыслами, равна как и о том, чтобы все эти нужные отрасли труда функционировали, лежала на обязанности общины и избранных ею должностных лиц. Всем, вероятно, известен тот знаменитый случай, когда представители одной деревенской общины ходатайствовали о том, чтобы освободили слесаря, приговоренного к смерти, и повесили вместо него кузнеца, которых в деревне имелось два. Это— блестящий пример общественной заботы о правильном распределении труда в данном обществе. (Впрочем, мы видели, как в средние века император Карл самым определенным образом предписывал как род, так и число ремесленников, которые должны были находиться в его поместьях. Мы видели также, как в средневековых городах цеховой регламент заботился о том, чтобы отдельные ремесла были представлены в должном количестве, и как приглашались недостающие ремесленники извне).
При свободном и неограниченном обмене это соотношение регулируется -самим обменом. Теперь никто не заставляет сапожника делать сапоги. Если он хочет, он может делать мыльные пузыри или бумажных змеев. Но он может также, если ему придет в голову, вместо сапожного ремесла заниматься ткачеством, прядением или стать золотых дел мастером. Никто ему не говорит, нуждается ли в нем общество вообще, и, в частности, нуждается ли дао в нем как в сапожнике. Правда, вообще говоря, общество нуждается в обуви, но никто теперь не определяет, сколько сапожников нужно для того, чтобы удовлетворить эту потребность. Нужен ли данный сапожник, не имеется ли скорее надобность в ткаче или в кузнеце—этого никто нашему сапожнику не скажет. Но чего ему никто не говорит, то он узнает исключительно на товарном) рынке. Если его сапоги берутся в обмен, он знает, что общество нуждается в нем как в сапожнике, и, наоборот, он может изготовить самый лучший товар, но если другие сапожники достаточно удовлетворили спрос, то его товар излишен. Если это повторяется, он должен оставить свое ремесло. Лишний сапожник так же механически извергается обществом, как, например, излишние вещества извергаются животным организмом: в тот момент, когда его труд не признается общественным трудом, он становится обреченным на голодную смерть.
Та же необходимость производить продукты для других, как предпосылку своего собственного существования, в конце концов, толкнет нашего вышедшего в тираж сапожника к другому ремеслу, где имеется сильный, недостаточно удовлетворенный спрос, скажем, к ткачеству или извозному промыслу, и, таким образом, тут будет покрыт недостаток в рабочей силе. Таким образом, не только соблюдается правильная пропорция между промыслами, но и самые промыслы то исчезают, то вновь возникают. Если какая-нибудь потребность у общества исчезает или удовлетворяется другими продуктами, чем до сих пор, то это не устанавливается, как в прежней коммунистической общине, самими членами, и трудящиеся не переводятся из одного промысла в другой. Это проявляется просто в том, что устаревшие продукты не находят сбыта. Еще в XVIII веке производство париков являлось ремеслом, без которого не мог существовать ни один город. После того как мода изменилась и перестали носить парики, это ремесло, вследствие того, что парики не находили сбыта, умерло естественной смертью.
С распространением в современных городах канализации и водопровода, механически снабжающего каждую квартиру водой, мало-помалу, исчезла профессия водовозов. Теперь представим себе обратный случай. Вообразим, что наш сапожник, которому общество, путем систематического отвергания его товаров, недвусмысленно дало понять, что он не является общественно-необходимым, несмотря на это, обладает таким самомнением, что продолжает считать себя необходимым членом человечества и непременно хочет жить. Чтобы жить, он должен, как мы знаем и как он сам знает, производить товары. И вот он изобретает совершенно новый продукт—бинт для усов или чудесную ваксу для сапог. Создает он этим общественно-необходимую ветвь труда или, как столь многие гении-изобретатели, останется непризнанным, этого опять-таки ему никто з говорит, и он узнает это лишь на товарном рынке. Если его внй продукт в течение длительного промежутка времени идет обмен, тогда, следовательно, новая отрасль труда признается общественно-необходимой, и общественное разделение труда этим самым расширилось. (Так, например, хлопчатобумажные ткани в XIX веке вытеснили льняные.)
Вы видите, что в нашей общине, пережившей крушение коммунистического порядка, общественной собственности, лишившейся всякого авторитета в области хозяйственной жизни, всякой организации и планомерности труда, всех связей между отдельными членами и очутившейся на первый взгляд на следующий день после этой катастрофы в совершенно безнадежном положении, постепенно снова сложились известные связи и установился известный порядок. И этот порядок сложился совершенно механическим путем. Без вмешательства какой-либо высшей силы, без предварительного сговора между отдельными членами отдельные осколки—худо ли, хорошо ли—снова связались в одно целое. Сам обмен регулирует теперь механически, наподобие водяног» насоса, все хозяйство. Он создает связь между отдельными производителями, вынуждает их трудиться, регулирует нх разделение труда, определяет их богатство и его распределение. Обмен управляет обществом. Правда, порядок, возникший на наших глазах, несколько своеобразен. Общество выглядит сейчас совершенно иначе, чем раньше, при коммунистическом строе общины. Раньше оно было компактным целым, своего рода большой семьей, члены которой срослись между, собой и были крепко спаяны. Это Выл прочный и даже, если хотите, окостеневший, неподвижный организм. Теперь же общество представляет собою лишь слабо связанное образование, отдельные звенья которого ежеминутно распадаются и вновь соединяются. Действительно, мы видели, что никто не говорит нашему сапожнику, что он должен трудиться, что именно и сколько он должен производить. Никто его не спрашивает, с другой стороны, нуждается ли он в жизненных припасах, в каких именно и в каком количестве. Никому нет дела до него, он не существует для общества. Он заявляет обществу о своем существовании лишь в тот момент, когда он появляется на товарном рынке с продуктами своего труда. Его существование приемлется, если принимается его товар. Его труд признается общественно-необходимым и он сам необходимым членом общества лишь поскольку его сапоги принимаются в обмен. Он получает жизненные припасы из общественного богатства опять-таки лишь постольку, поскольку его сапоги принимаются в качестве товара. В качестве частного лица он, следовательно, не является членом общества, и его труд, как частный труд, еще не является общественным. Он является членом общества лишь тогда, когда он производит продукты, пригодные для обмена, товары, и лишь до тех пор, пока он может их сбыть. Каждая вымененная пара сапог делает его членом общества, и каждая непроданная пара сапог снова исключает его из рядов общества. Сапожник—как таковой, как человек—не состоит в связи с обществом, лишь его сапоги дают ему связь с обществом и лишь в тех случаях, когда они имеют меновую ценность и могут быть проданы как товар.
Это, следовательно, не постоянная связь, а непрерывно возобновляемая и вновь распадающаяся. В таком же положении находятся, кроме нашего сапожника, и все прочие товаропроизводители. Все в этом обществе являются товаропроизводителями, так как лишь путем обмена можно получить жизненные припасы, и каждый, следовательно, должен выступать со своим товаром. Производство товаров стало условием существования людей; перед нами такой общественный порядок, при котором все люди живут обособленно, как изолированные индивидуумы, не существующие друг для друга, которые лишь через свои товары попеременно связываются с общественным целым или. вытесняются из него. Перед нами в высшей степени подвижное и непрочное общество, члены которого находятся в каком-то непрерывном водовороте.
Мы видим, что уничтожение планомерного хозяйства и введение обмена вызвало целый переворот в общественной жизни людей, изменив самое общество с ног до головы.
