Г.Соболева "Жизнь в песне. Аркадий Островский" Издательство "Музыка", Москва, 1975 г. OCR Biografia.Ru
ПЕСНЯ
Над Артеком разливается песня:
Пусть всегда будет солнце! — И ласковей становится жаркое крымское cолнце.
Пусть всегда будет небо! — И светлеет синее небо.
Пусть всегда будет мама! — Ее любовь и забота, доброта и терпение.
Пусть всегда буду я! —
Мир не может обойтись без меня, моей юности, моего участия во всех земных делах...
Песня летит над Артеком. Ее слушают скалы Гурзуфа, Медведь-гора, притихшие волны Черного моря, белые чайки. И кажется, что песня сама превращается в птицу и улетает в дальние страны, унося с собой частицу пламенной детской любви к миру, к жизни.
Отзвучала, умолкла песня, и артековский стадион расплескался аплодисментами, запестрел цветами, красными галстуками. Радостный шум продолжался долго. Ребята были в восторге от праздника, от песни. Они окружили темноволосого улыбающегося человека—композитора, написавшего эту замечательную песню — «Пусть всегда будет солнце» и много других хороших песен для детей. Аркадий Ильич Островский стоял в самой гуще ребят и едва удерживал огромный букет цветов. А пионеры все подходили и подходили к нему и укладывали сверху свои душистые подарки.
А потом возле Островского собрались любители автографов. Всем хотелось получить на память несколько добрых слов. Ребята довольные отходили от композитора. В конце концов рядом с Аркадием Ильичом осталась небольшая группа артековцев, и тогда как-то сам собой завязался разговор о песне. Композитор взял аккордеон и на многие вопросы ребят отвечал музыкой. Беседа напоминала веселый импровизированный концерт. Вот прозвучали «Школьная полька» и «Алешины галоши», «До-ре-ми-фа-соль» и «Про
носы», песенка для малышей «Угадай-ка» и «Комсомольцы — беспокойные сердца». Ребята не хотели расходиться. Они вспоминали все новые и новые песни Аркадия Ильича. Но пришла пора, и они спели последнюю знакомую песню. Надо было прощаться. Все немного загрустили. И тут вдруг кто-то спросил:
— А как сочиняют песни?
Сначала ребята рассмеялись от неожиданности вопроса, а потом задумались... В самом деле, как рождаются песни? Ну как, например, появилась вот эта — «Пусть всегда будет солнце»?
Однажды мальчик прибежал к маме и спросил:
— Что такое всегда?
— Ну, как тебе объяснить? — ответила она. — Всегда — это вечно. Понимаешь, вечно — значит, и сегодня, и завтра, и через месяц, через год, через сто, двести лет и через тысячу. Вот как небо — оно всегда. Или солнце. Оно тоже всегда. Только вот люди не всегда...
— А-а... — сказал мальчик и отошел от мамы. Он взглянул вверх и увидел синее небо и плывущие по нему белые облака. Тогда мальчик крикнул:
— Пусть всегда будет небо!
Он хотел посмотреть на солнце, но не смог. Солнце ослепило его. Малыш зажмурился и сказал:
— Пусть всегда будет солнце!
А потом он задумался. Почему солнце всегда, небо всегда, а мама нет?
— Пусть и мама будет всегда! — решил мальчик. — И я всегда!
Так появились эти добрые слова.
В 1928 году о мальчике рассказал журнал «Родной язык и литература в трудовой школе». Затем большой друг детей и замечательный писатель Корней Чуковский в книге «От двух до пяти» привел слова малыша как образец великолепного детского стихосложения. А позже, много лет спустя, один московский художник нарисовал плакат, воплотив в нем идею и стихи маленького поэта.
Однажды — было это в 1962 году — плакат вместе с демонстрантами попал на Красную площадь. Многие обратили внимание на занятный рисунок и четверостишие под ним. Понравился плакат и корреспондентам. В своих отчетах о демонстрации они писали о нем и приводили слова, сочиненные мальчиком:
Пусть всегда будет солнце!
Пусть всегда будет небо!
Пусть всегда будет мама!
Пусть всегда буду я!
Вот тут-то и увидел эти строчки композитор Аркадий Ильич Островский. Увидел и воскликнул:
— Да ведь это же песня! Ну конечно, настоящая песня! И припев уже готов — «Пусть всегда будет солнце!..»
Он стал напевать на эти слова какую-то мелодию. Ему давно хотелось написать песню о мире, о дружбе людей, о спокойном, чистом небе, о детстве. Может быть, поэтому слова мальчика так тронули композитора своей искренностью и непосредственностью.
Целый день Аркадий Ильич думал о них. А глубокой ночью все домашние были разбужены громкой музыкой: композитор играл и пел новую песню.. Правда, запев был еще без слов, зато припев звучал по-настоящему. Бодрая, ликующая мелодия неслась из открытых окон и растворялась в тишине спящего города.
Ранним утром Островский позвонил поэту Льву Ивановичу Ошанину. Поэт не сразу согласился писать слова для песни. Ведь ярче и точнее, чем высказался ребенок, сказать о мире трудно. Но Островский настаивал, и вскоре они встретились, как обычно, у рояля, чтобы вместе работать над песней. Четверостишие, сочиненное мальчиком, осталось припевом, а в запеве поэт высказал свои собственные мысли и раздумья о мире. В них встречалось и обращение: Милый мой друг, Добрый мой друг, Людям так хочется мира... И предостережение:
Тише, солдат, Слышишь, солдат, Люди пугаются взрывов... И призыв:
Против беды, Против войны Встанем за наших мальчишек! Солнце — навек, счастье — навек, Так повелел человек!
А музыка с короткими, тревожными возгласами запева и с радостным, жизнеутверждающим припевом выразительно раскрывала в звуках главную идею песни. Это была песня о детях — и в то же время от лица всех детей она обращалась к взрослым.
«Пусть всегда будет солнце...»
Как и многие другие произведения Аркадия Островского, песня «Пусть всегда будет солнце» прозвучала в воскресном выпуске радиопередачи «С добрым утром» и сразу же разлетелась по всей стране. Взрослые и особенно дети полюбили песню и распевали ее повсюду. А очень скоро песня «Пусть всегда будет солнце» обрела крылья и силу и пустилась в большое странствие по планете. Она побывала в Хельсинки на Всемирном фестивале молодежи и встретила там горячий прием. В Москве на Всемирном конгрессе женщин ее пели, обнявшись, представительницы всех рас и континентов. И, наконец, огромный успех выпал на долю этой песни в польском городе Сопоте в 1963 году.
Сопот — приморский город. Он славится прекрасным песчаным пляжем и самым длинным в Европе прогулочным молом. А еще славится Сопот своими музыкальными фестивалями. Они проводятся в конце лета, когда освеженные морским бризом вечера становятся прохладнее.
Каждый год Сопотский фестиваль привлекает массу участников и гостей. По условиям конкурса, от каждой страны выступает один певец, показывается одна песня и приглашается один член жюри.
В тот год на фестивале нашу страну представляли певица Тамара Миансарова, песня «Пусть всегда будет солнце» композитора Аркадия Островского и член жюри — композитор Александр Цфасман.
Большой зеленый театр Сопота, расположенный среди холмов под открытым небом, не мог вместить всех желающих. Более трех тысяч зрителей заполнили естественный амфитеатр. Шел второй день фестиваля. Фанфары возвестили начало концерта. Жюри объявило номер 13 — СССР.
«У меня перехватывает дыхание, — рассказывал потом
Александр Цфасман, — словно я сам и автор, и исполнитель. От волнения не в состоянии смотреть на сцену, опускаю голову...»
А Тамара Миансарова, напротив, казалась совершенно спокойной. Выйдя на сцену, она улыбнулась, послала зрителям приветствие и кивнула дирижеру. Оркестр заиграл вступление. И тут Тамара заволновалась...
Может быть, впервые в истории подобных соревнований песня-призыв к миру вступила в борьбу с новейшими эстрадными сочинениями. Трудно ей было пробиться сквозь потоки блестящих джазовых мелодий, трудно было найти путь к сердцу слушателей. Поэтому и волновалась Тамара Миансарова, рассказывая с эстрады о маленьком мальчике и его мечте. Поэтому волновался, сидя за столом жюри, Александр Цфасман.
Но вот заканчивается песня — и воздух дрожит от грома оваций. Огромный успех! И результат — главный приз фестиваля «Золотой соловей»
В почетной грамоте Советского Комитета Защиты Мира, которую Аркадий Ильич Островский получил за создание песни, на сорока языках начертано слово «Мир». И на всех этих языках, почти во всех странах земного шара звучит песня «Пусть всегда будет солнце».
СЫЗРАНЬ
Из-под камня течет быстра речушка, Впала речушка в Волгу-матушку...
Ручейком вьется девичья песня, плетет голосок к голоску тоскливую мелодию. Песня то ширится, крепнет, то затухает, сливается в один долгий-долгий звук. А затем опять затеплится, заискрится и польется легко да привольно.
У прибрежных кустов стоит мальчуган, стоит не шелохнувшись. Красота песни заворожила его. Не беда, что поют где-то далеко за рекой. Тихими вечерами все слышно особенно ясно. Вот только слов из-за дальности не разобрать. Но мальчик и не прислушивается к словам. Необъяснимая печаль мелодии увлекает его и тревожит.
Песня угасает, и наступает долгое молчание. Но Аркаша не уходит, он терпеливо ждет новой песни. И она появляется, радостная, блестящая, в сопровождении серебристых переборов саратовской гармоники с колокольчиками. Мелодия журчит, заливается, а колокольчики в такт звенят — дэинь-дзинь-дзинь. И вот уже рассыпалась тишина веселыми частушками, наполнилась дружным молодым смехом. Сразу стало весело и Аркаше. Приплясывая и дурачась, побежал он домой. А из-за реки еще долго доносились протяжные песни и частушки, переливчатый смех и дробь гармошки.
Утром, лежа в постели и не открывая глаз, мальчик слышит другую музыку. Снизу, из папиной мастерской, пробиваются звуки: «бом, бом, бом» — гудят струны, «дон, дон, дон» — басят простуженными голосами фальшивые ноты. Навстречу им сверху вниз, спотыкаясь и припадая, шагают октавы, с трудом выравнивая строй. Очень часто какой-нибудь звук застревает и начинает топтаться на одном месте, с каждым разом все более проясняясь и очищаясь от фальши. Прислушиваясь, Аркаша улыбается. Сейчас папа повернет еще немного ключ для настройки, и звук встанет на место. Его отец, как волшебник, мог вернуть жизнь и молодость старым, больным музыкальным инструментам, подарить им новую душу, заставить их петь чисто и красиво. Люди называли отца просто настройщиком или музыкальным мастером, но Аркаша был убежден, что его отец хоть немного, но волшебник. Ведь он творил чудеса, и недаром все знакомые, а часто и незнакомые спешили к Илье Ильичу с любым делом по части музыкальных инструментов. Их дом с утра и до позднего вечера был наполнен необычной музыкой. Сколько себя помнит Аркаша, столько и слышит он эту музыку. Они с младшим братом Ромкой так привыкли к ней, что свободно на слух различают отдельные звуки. Тронет отец струну, нажмет клавишу, а мальчики уже знают, какая это нота. Они даже придумали для себя игру: кто больше звуков отгадает, тот и получает все зеленые яблоки, добытые не без риска в соседнем саду. Только почти всегда выигрывает Аркаша. Отец говорит, что у него абсолютный слух.
Как-то Ромка и его друзья решили испытать Аркашин слух. Они забрались в комнату, где стоял рояль. Аркашу посадили спиной к клавиатуре, чтобы не подглядывал, а Ромка, растопырив пальцы, хлопнул по клавишам.
— А что это я сыграл? — хитро подмигивая ребятам, спросил Ромка.
Аркаша подумал, что-то подсчитал на пальцах и, к величайшему удивлению мальчишек, одну за другой назвал все ноты. Ромка торжествовал, он был рад за брата, гордился им. После этого эксперимента Аркашин авторитет среди ребят очень поднялся.
Однажды всей ватагой ребята отправились в центр города. Не успели они выбраться из проулков и тупиков, как где-то в дальнем конце Большой улицы загудела труба и вслед за ней раздался мощный всплеск громкой, неслыханной музыки. Ребята в изумлении остановились. А потом, придя в себя, бросились навстречу.
По всей ширине мостовой двигался людской поток, а впереди, сверкая медью, шел духовой оркестр. Солнечные зайчики от блестящих инструментов вместе со звуками разлетались во все стороны. А люди щурились и радостно шумели. Аркаша был потрясен. Такого он еще никогда не видел. Какие красивые трубы, какой прекрасный большой барабан! А это что такое? Мальчик пробрался к музыканту с длинной трубой, стараясь разглядеть, как тот играет. Пронзительные звуки оглушили его. Аркаша остановился, но затем вновь бросился за оркестром, вглядываясь в каждый инструмент. Он и представить себе не мог, что столько людей и столько разных инструментов могут играть одновременно. Правда, давно-давно, еще в раннем детстве, он бывал с отцом на концертах приезжих артистов и даже слушал однажды оркестр. Но разве можно было сравнить те, порядком изгладившиеся музыкальные впечатления с этим живым, радостным праздником звуков. Аркаша прислушивался к главной мелодии марша, стараясь ее запомнить.
Музыканты, продолжая играть, свернули с Большой улицы и направились к пристани. Мальчишки — а они сбежались со всего города — не отставая двинулись за ними.
Эта встреча решила судьбу дворовой команды. Отныне все ребята во главе с Аркашей играли только в духовой оркестр. Визг, вой, стук, гром целыми днями сотрясали все вокруг. Взрослые негодовали, а «музыканты» не унимались. Но в начале лета все игры сразу прекратились. Главный зачинщик с папой, мамой и братом Ромкой уехал на отдых в деревню под Сызрань.
Лето промчалось быстро. Осенью к школьным занятиям прибавились уроки музыки. Несмотря на скудный достаток семьи, Илья Ильич решил пригласить к старшему сыну учительницу музыки. Невысокая женщина в старомодной шляпке и очках регулярно стала появляться в доме Островских.
Занимаясь, Аркаша с тоской думал о своей осиротевшей команде. Уроки музыки сами по себе ему нравились. Только вот не любил он бесконечные гаммы, упражнения, этюды и при первом удобном случае играл то, что взбредет в голову. А придумывал он всякое. То изображал в звуках танцующую на пальчиках балерину, которую видел недавно на картинке. То ему хотелось передать в музыке пенье птиц, шум ветра или стук дождевых капель. А то и слышанный когда-то духовой оркестр. Его Аркаша изображал с особым удовольствием. Получалось почти по-настоящему: воображаемые инструменты тревожно гудели, пищали на разные лады. Рояль вздрагивал от напряжения, Аркаша и сам гудел и притопывал, все дрожало, звенело, шумело, и временами казалось, что их старенький дом, не выдержав такого звукового сотрясения, разрушится.
Обычно подобные концерты заканчивались маленьким домашним скандалом, после чего пристыженный импровизатор продолжал прилежно зубрить скучные этюды и пьесы.
Прошло несколько лет. Аркаша вытянулся и повзрослел. Четырнадцатилетний подросток с улыбкой и тайной грустью вспоминал свои детские забавы. Теперь музыка занимала большую часть его жизни. Он настолько преуспел в ней, что Илья Ильич начал серьезно подумывать о переезде в другой город, где бы Аркаша мог продолжать музыкальное образование. Думали о Саратове и о Ленинграде. И там, и там у Островских были родственники. Неожиданная болезнь матери ускорила переезд всей семьи в Ленинград.
ЛЕНИНГРАД
Теплым погожим днем по Невскому проспекту шагал стройный черноволосый паренек. Шел он не спеша, иногда задерживаясь у витрин магазинов, у фасадов бывших особняков и дворцов. На Аничковом
мосту он долго разглядывал скульптуры укротителей коней. Прочитав на постаменте, что созданы эти скульптурные группы Петром Карловичем Клодтом в 1841 году, паренек отправился дальше, в сторону Адмиралтейства. Обойдя громаду Исаакиевского собора, он присоединился к шумной группе учеников ФЗУ или «фабзайцев», как их все называли, и с ними подошел к памятнику Петру I.
— Вот, ребята, знаменитый «Медный всадник», — начал экскурсовод. — Помните поэму Пушкина «Медный всадник»: На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася... Экскурсовод продолжал:
— Вы видите всадника на вздыбленном коне, который поднялся на полном скаку по крутой скале и остановился у края обрыва. Посадка, поза, жест седока олицетворяют могучую волю и величественный покой. Двенадцать лет трудились над памятником французский скульптор Этьен Фальконе и его помощница Мари-Анна Колло. И как свидетельствуют старинные документы, «7 августа 1782 года при громе оркестров и пальбе пушек памятник Петру I был торжественно открыт». А теперь идемте дальше, — экскурсовод направился в сторону Исаакия. Ребята цепочкой потянулись за ним.
— И ты айда с нами, — обратился к пареньку один из «фабзайцев». Тот заколебался.
— Пойдем, не бойся, сойдешь за нашего — за «электросиловца».
И они пошли вместе.
— Тебя как зовут?
— Аркадием.
— А меня Степаном.
— А что такое «электросиловец»? — спросил Аркадий. Степан усмехнулся:
— Сразу видно, что не питерский.
— Угадал. Мы только недавно в Ленинграде живем. Сызрань знаешь? На Волге есть такой город. Я там родился.
— Сызрань?.. Слушай, я тебе лучше про «Электросилу» расскажу — про наш завод. Раньше, до революции, принадлежал он немцам, «Сименс и Гальске» — фирма так называлась. Ну, а потом, после революции, ясное дело, наш стал завод, и в 1923 году его и назвали «Электросила». Теперь и цеха стали больше, и делаем мы машины для всех электростанций нашей страны. Работки хватает. А ты что же, Аркадий, учишься где или работаешь?
— Учился, а теперь, работать хочу, отцу одному трудно.
— Вот идем к нам на завод. Приходи завтра. Устроим тебя в ФЗУ. Советую тебе на кузнеца идти — работа интересная. Да и парень ты крепкий, вытянешь. Ну, бывай, до завтра.
Степан торопливо пожал Аркадию руку и побежал догонять своих.
На другой день Аркадий Островский впервые в жизни вошел под своды громадного завода. Грохотом и звоном, гарью и дымом встретил Аркашу кузнечный цех. Сизый воздух, сквозь который пробивались лохматые от пыли лучики солнца, заполнил все помещение. Пушкой стреляли паровые молоты. Пулеметом стрекотали непонятные машины. Все оглушало, поражало и вызывало массу вопросов.
Степан встретил Аркадия у входа и повел по цеху, объясняя назначение различных станков. К концу дня у Аркадия разболелась голова, и Степан, спросив разрешения у мастера, увел Аркашу с завода.
— Ничего, Аркадий, пообвыкнешь, — успокаивал он новичка. — Через месяц этот шум и гам тебе музыкой покажется.
Аркадий молчал. Он вдруг подумал,-что музыка, любимая музыка, ради которой он приехал в Ленинград и которой отдал столько сил и времени, уходит от него навсегда. Разве можно быть и кузнецом и музыкантом? А вдруг что-нибудь с руками? Ведь с молотом шутки плохи. Один неудачный жест... Аркадий отогнал грустные мысли. Все будет хорошо. Так часто говорит отец.
Вскоре новый ученик известного на заводе мастера Потапова стал выделяться среди сверстников смекалкой и ловкостью. Старый мастер с надеждой поглядывал на Аркашу. «Вот кто возродит мою былую славу, — думал он об Островском. — Вот из кого выйдет отличный кузнец-виртуоз».
Однако все получилось иначе.
Как-то весной комсомольцы завода устроили молодежный вечер. Большие яркие афиши приглашали всех желающих принять участие в антирелигиозном диспуте и в концерте самодеятельности.
Аркаша, принарядившись, отправился на вечер вместе с другими ребятами. Они ходили по клубу веселой, дружной стайкой.
Начало вечера по неизвестной причине затягивалось, и ребята от нечего делать забрались в дальний конец фойе. Там стоял потрепанный рояль, на котором юноша с красной повязкой на рукаве играл одним пальцем вальс «Осенний сон». «Фабзайцы» с любопытством смотрели на «артиста», а тот, явно польщенный вниманием, старательно бил по клавишам и часто ошибался.
Увидев рояль, Аркадий заволновался. До сих пор никто на заводе не знал о его занятиях музыкой. Ему было неловко говорить об этом. Он боялся, что его сочтут неженкой и засмеют.
Юноша с повязкой кончил играть, встал и, оглядев ребят, спросил:
— А может, кто из вас хочет попробовать? Все молчали.
— Ну, смелей...
И тут вдруг Аркаша шагнул к инструменту, бросив на ходу:
— Дай-ка я попробую.
Он сел за рояль, потрогал клавиатуру и, подумав, заиграл тот же вальс «Осенний сон». Собственно, это был уже не «тот» вальс, который пытался наигрывать юноша с повязкой. Это был другой — задушевный старинный вальс, нежный, задумчивый, в красивом наряде сопровождения. Мягко звучали басы, им вторили средние голоса. И откуда-то из глубины появилась и устремилась вверх плавная мелодия.
Аркашины друзья опешили. Уже где-то на середине вальса они пришли немного в себя и стали радостно перешептываться, кивая на Аркашу. А юноша с повязкой, растолкав набежавших отовсюду слушателей, скрылся за кулисами и вскоре вернулся с высоким человеком, которому на ходу что-то объяснял.
Они оба подошли к Аркадию. Человек наклонился и что-то спросил. Аркадий утвердительно кивнул, встал и вместе с мужчиной ушел за кулисы. По фойе разнесся звонок, и все поспешили в зал. Комсомольский вечер начался.
Островскому неожиданно пришлось «спасать» концерт. Музыкант, которого пригласили аккомпанировать на вечере, почему-то не пришел, и Аркадий теперь должен был его заменить... Он играл самую разнообразную музыку. Куплетисты и певцы, танцоры и акробаты просили его подобрать нужные им мелодии, и он с готовностью выполнял их просьбу. На репетиции все шло хорошо. А вот на сцене новоявленный аккомпаниатор чуть было не провалился, сыграв танцорам вместо польки вальс. От неожиданности танцоры застыли, не зная что делать. Но Аркадии вовремя спохватился и быстро из вальса сымпровизировал польку. В зале никто не заметил ошибки, а за кулисами исполнители и высокий мужчина, оказавшийся директором клуба, благодарили пианиста за находчивость.
На другой день в цехе только и было разговоров, что об Аркашином успехе.
А мастер Потапов, обиженно покручивая усы, сказал:
— Я тебя в великие тайны ремесла посвящаю, в кузнецы готовлю, а ты, оказывается, музыкант. Артистом, значит, заделался, на сцене, значит, выступаешь?..
Мастер хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой и с этого дня потерял к Аркадию всякий интерес.
Другие, наоборот, очень заинтересовались молодым кузнецом, который мог подобрать на слух что угодно. А директор клуба попросил Аркадия играть иногда по вечерам под немые кинофильмы. Нужно было сидеть в темном зале и, глядя на экран, играть музыку, подходящую к действию. Если на экране происходили какие-нибудь стремительные события, Аркадий играл быструю, бравурную музыку, в драматических местах он придумывал скорбные звукосочетания, лирические мелодии. Ему нравилась эта вечерняя работа.
Однажды после окончания сеанса к Аркадию подошел пожилой мужчина и спросил:
— Скажите, пожалуйста, молодой человек, где вы занимаетесь музыкой?
— Сейчас нигде, только сам играю, а раньше, года два назад, занимался с преподавателем — Иваном Михайловичем Белоземцевым.
— Очень жаль, что вы бросили ваши уроки, — сказал мужчина. — У вас, молодой человек, блестящие способности.
Возвращаясь домой, Аркадий не переставал думать о словах незнакомого мужчины. В глубине души он не представлял своей жизни без музыки. И понимал — надо учиться, и учиться серьезно. Поговорив дома с отцом, Аркадий решил вернуться к Белоземцеву.
Сначала Иван Михайлович не узнал Островского, так тот вырос за два года и возмужал. Не расспрашивая и не допытываясь в чем дело, умный педагог предложил Аркадию, подготовившись, держать экзамен в Центральный музыкальный техникум, где И. М. Белоземцев в то время преподавал.
Островский согласился. Начались усиленные занятия. Днем — завод, цех. Вечерами — рояль, этюды, труднейшие пьесы. Потерянные годы сказывались на технике молодого пианиста. Аркадию приходилось восполнять эти пробелы невероятным напряжением. Правда, во многом ему помогла его природная одаренность. Иван Михайлович высоко ценил музыкальные способности Островского и был уверен, что тот с успехам выдержит вступительный экзамен. В один из сентябрьских дней 1930 года Аркадий Островский, уже студент Музыкального техникума, прощался со своими заводскими друзьями.
Бывшие «фабзайцы», а теперь кадровые рабочие, устроили ему сердечные проводы.
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ТЕХНИКУМ
В этом доме везде звучала музыка. В разных классах одновременно занимались скрипачи и пианисты, певцы и дирижеры, трубачи и арфисты. В подвальных комнатах разместились ударники. Они усердно колотили по инструментам, готовясь к уроку по специальности. Вот и слышались из подвала гром литавр, деревянная россьшь ксилофона, а иногда и могучие раскаты там-тама. На лестничных площадках шуршали струны контрабаса, тянулись унылые звуки валторн. Трудно было разобраться во всем этом шуме человеку непосвященному. А вот студенту Аркадию Островскому это очень нравилось.
Ему все здесь нравилось. И в первую очередь — педагоги. В классе Ивана Михайловича Белоземцева Аркадий забывал обо всем на свете. Глубина философских раздумий Бетховена, тайна поэзии музыки Шопена, очарование лирики Чайковского и Рахманинова — все это стало дорогим и близким.
С трепетом Островский входил на занятия к Исаю Александровичу Браудо, который вел в техникуме баховский семинар. Знаменитый органист и педагог раскрывал перед юными музыкантами неповторимое совершенство полифонии Иоганна Себастьяна Баха, учил любить и уважать строгость стиля, лаконизм формы.
Нравились Аркадию и лекции по истории музыки, трудные уроки гармонии. Сначала Аркадий немного побаивался этого предмета: очень уж запутанные на первый взгляд отношения сложились у всех этих трезвучий и аккордов. Но постепенно Аркадий узнал, освоил и даже по-своему полюбил эту точную науку об аккордах. А когда разобрался в ней, то и сам начал понемногу сочинять. Сначала — простенькие пьески для фортепиано, а когда познакомился с различными оркестровыми инструментами на уроках инструментовки,— то и для оркестра. Он так любил оркестр и так хорошо знал его, что мог не задумываясь назвать особенности всех инструментов. К некоторым из них он питал даже нежные чувства. Например, очень ему нравился кларнет с его мягким, светлым звуком и легкостью в быстрой игре.
Инструментовка была страстью Аркадия Островского, и он мог в один присест переложить для оркестра любую мелодию.
Часто на переменах, а иногда и на уроках к нему обращался кто-нибудь из студентов:
— Аркадий, помоги инструментовать песенку.
- Пожалуйста, — и тут же на подоконнике или на столе Островский расписывал песню для нужного состава оркестра.
Аркадий так привык к просьбам своих товарищей, что часто после первого же слова говорил: «Давай!»
Так получилось и на этот раз. К Аркадию подбежал студент четвертого курса Карсин и стал сбивчиво о чем-то его просить.
— Давай! — перебил его Аркаша.
— Что — давай? — удивленно спросил он.
— Как что? Песню давай. Тебе же нужно ее инструментовать?
- Ты что? — обиделся тот. — Я тебя прошу съездить в хореографический кружок и поиграть за меня, а ты — «давай». — Студент собрался уходить. Аркаша схватил его за локоть.
— Извини, я-то думал... Ну да ладно, говори, куда я должен ехать.
Студент объяснил Аркадию, где занимается кружок, а в конце добавил:
Только ты не смотри, что она молодая. Называй ее Матильдой Ефимовной. А вообще она злючка, и ты с ней не спорь, соглашайся.
- Ладно, попробую, — Аркадий хотел загладить неловкость и был согласен на все.
После занятий он отправился на Васильевский остров в кружок художественной самодеятельности.
Он чуть-чуть опоздал, и руководительница кружка встретила его не очень ласково: — Да, да, я знаю, вы вместо Карсина. Вот ноты, садитесь скорее и играйте.
Она хлопнула в ладоши и напомнила:
— Плие!
Участницы кружка в черных хитонах и мягких тапочках встали к длинным палкам, вделанным в стену, и приготовились к упражнению.
— Начали-и-и! — Руководительница затянула звук «и», выжидая, когда вступит пианист. Аркадий заиграл, девушки стали плавно приседать. Руководительница под музыку громко считала.
Играя, Аркадий краем глаза разглядывал ее. Маленькая, тоненькая, с копной каштановых волос, она казалась совсем девочкой.
Аркадий усмехнулся: «Какая же она Матильда Ефимовна, да еще злючка? Нет, Карсин определенно напутал». Аркадий замешкался.
— Что вы играете? — Возглас Матильды заставил Аркадия вздрогнуть.
— Здесь надо Чайковского. Чайковского, пожалуйста! — и, обращаясь к ученицам, скомандовала:
— Батман!
Островский спешно разыскал ноты и начал играть этот «батман». «Нет, — думал он, — Карсин прав. Злюка, настоящая злюка. Больше сюда ни ногой. Пусть сам выслушивает эти окрики». Он со злостью колотил по клавишам. А Матильда строго и по-деловому вела занятия. На аккомпаниатора она не смотрела. Только в самом конце урока она подошла к нему и ледяным тоном попросила захватить с собой ноты.
— Зачем?— поинтересовался Аркадий.
— Вам надо к следующему разу все выучить и играть правильно. К сожалению, Карсин отпросился у меня на четыре занятия, и вам придется играть то, что здесь написано, а не импровизировать на вольную тему.
На втором занятии Аркадий очень старался, и все сошло благополучно. На прощанье Матильда даже улыбнулась и похвалила его.
Третье занятие не состоялось. Матильда пришла возбужденная, она быстро отправила по домам девушек и, подойдя к Аркадию, торопливо проговорила:
— Я сегодня не могу заниматься, у меня пропуск в Мариинский театр на новый балет. Вы тоже свободны, — и пошла к выходу.
Аркадий отправился домой. Настроение было скверное, он так готовился к этому уроку, так хотел блеснуть игрой, и все сорвалось из-за какого-то балета.
На улице он увидел, как Матильда бросилась к подходящему трамваю. Аркадий успел вовремя и подсадил ее на площадку второго вагона. Матильда с удивлением посмотрела на него. А потом вдруг сказала:
— Знаете, Аркадий, у меня пропуск на двоих. Хотите пойти со мной?
Аркадий любил бывать в Мариинском театре. Громадный зал, бархатные кресла, нарядные ярусы и бесчисленные ложи. Огромная хрустальная люстра и множество маленьких. Все это сверкало, блестело и напоминало что-то старинное, даже сказочное.
Из купленной программки он узнал, что новый балет «Пламя Парижа» написал советский композитор и музыковед Борис Асафьев. Содержание балета Аркадий читать не стал. Ему хотелось самому все увидеть и понять. Балет для него был делом новым, и с чувством неискушенного зрителя Аркадий увлекся захватывающим представлением. Его волновала судьба марсельского батальона, отправившегося в Париж. Он загорался при звуках «Карманьолы». А когда в финале первого действия вдруг зазвучала «Марсельеза», Аркадий чуть не запел сам, так увлекла его и песня и вся музыка Асафьева, и далекие события конца XVIII века.
После спектакля Матильда и Аркадий долго бродили по улицам. Было светло. Наступили белые ночи. Небо не успевало темиеть, зажатое в тисках закатов и восходов. Всю ночь были сумерки. Незаметно Матильда и Аркадий добрались до «набережной Невы и остановились против Зимнего дворца.
— А знаете, почему в Ленинграде все дома невысокие? — спросила Матильда.
— Нет, не знаю. Расскажите.
- Я тоже толком не знаю. Но говорят, что кто-то из царей или цариц запретил строить дома выше Зимнего дворца. А он ведь невысокий, трехэтажный. У нас в городе на каждом шагу — история в камме, — продолжала она.— Откуда, по-вашему появились здесь, на набережной Невы, эти египетские сфинксы, опаленные африканским жарким солнцем?
— А я и не задумывался... Откуда же?
Но Матильда умолкла, задумчиво погладила гранитный цоколь сфинкса и тихо добавила:
— Как-нибудь в другой раз я вам расскажу, как они попали в Россию. А теперь прощайте! — Она помахала рукой и перебежала через дорогу.
