Н.С.Шер "Лев Николаевич Толстой" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
Лев Николаевич Толстой, великий русский писатель, родился 28 августа 1828 года, умер 7 ноября 1910 года. Толстой прожил 82 года. Ему было девять лет, когда погиб Пушкин. Тринадцатилетним подростком узнал он о дуэли и смерти Лермонтова. Когда умер Гоголь, он был уже автором повести «Детство». Толстой знал Некрасова, Чернышевского, Тургенева, Островского, Герцена, Чехова, Горького... Со всех концов России, со всего земного шара приезжали к нему люди в Ясную Поляну. И каждый, кто подходил к яснополянскому дому, думал о том, что на его долю выпало большое счастье быть современником Толстого. И вот Льву Николаевичу уже скоро восемьдесят лет, но все еще легко садится он в седло и отправляется на привычную прогулку по широкой дороге или, опираясь на палку, идет по «прешпекту» к старому лесу, проходит липовые и кленовые аллеи, дубовые рощи, сидит на своей любимой скамейке из молодых неошкуренных березок у опушки леса, среди зеленых елок. Здесь, в имении Ясная Поляна, прошла почти вся его жизнь. В свое время наступала осень, облетали листья с деревьев, покрывая золотым ковром дорожки сада, приходила и уходила зима, наступала весна, и все так же, как много лет назад, с любопытством и волнением оглядывал он мир, его окружающий.
В эти годы по просьбе одного из друзей Лев Николаевич писал свою автобиографию, много думал о своем детстве, и так трудно было ему иногда оторваться от воспоминаний этого «яркого, нежного, поэтического, любовного, таинственного детства»... «Нынче утром обхожу сад и, как всегда, вспоминаю о матери, о
«маменьке», которую я совсем не помню, но которая осталась для меня святым идеалом»,— записал он
тогда в дневник. Мать Толстого, Мария Николаевна Волконская, была единственной дочерью князя Николая Сергеевича Волконского, которому принадлежала усадьба Ясная Поляна, расположенная недалеко от города Тулы. Барский дом с двумя одинаковыми флигелями по бокам стоял в саду; сад, окруженный канавами и валом, был старый, с огромными кряжистыми дубами, липами, березами, с цветниками. При въезде в усадьбу стояли — и до сих пор стоят — две белые башенки, на которых в то время были укреплены железные ворота; у ворот всегда дежурили сторожа; в плохую погоду они прятались в этих башенках. От башенок к дому шла широкая березовая аллея — «прешпект». За усадьбой — деревня, луга, леса, большая Киевская дорога, по которой, пока еще не было железной дороги, проходили и проезжали из Москвы и Петербурга на юг или с юга — на север. Марии Николаевне было тридцать лет, когда у нее умер отец. Она осталась одна владелицей очень большого имения и вскоре вышла замуж за графа Николая Ильича Толстого — подполковника, участника Отечественной войны 1812 года. После смерти отца у Николая Ильича ничего, кроме долгов, в наследство не осталось, а на руках у него была мать, привыкшая к роскоши. Родные, как это часто тогда делалось, устроили
ему женитьбу на богатой княжне Волконской. После свадьбы Толстые поселились в Ясной Поляне.
С ними жили мать Николая Ильича, его сестра и дальняя родственница Татьяна Александровна Ергольская. Николай Ильич занимался хозяйством, ездил на охоту, иногда по делам бывал в Москве. Он был
веселый, добрый и умный человек, «с приятным лицом и всегда с грустными глазами». Мария Николаевна много времени отдавала детям. Детей было пятеро: старший Николай — Николенька, Сергей, Дмитрий, Лев и сестра Машенька. Мать внимательно, серьезно относилась к их воспитанию, рано начала учить грамоте старшего сына, приучала мальчиков к сдержанности, храбрости, для того чтобы они так же хорошо служили Отечеству, как их отец. В награду за хорошее поведение мальчикам разрешалось надеть саблю. Со всеми окружающими ее людьми мать всегда бывала ласкова, спокойна; никто не слыхал от нее резкого слова, хотя, как рассказывают, она была очень вспыльчива. Левочке было полтора года, когда умерла мать. Дети остались
на попечении отца и тетушек, и хотя тетенька Татьяна Александровна приходилась Толстым очень дальней родственницей, но она заменила им мать «по праву любви», как говорил позднее Лев Николаевич. Тетенька была необычайно добра и как-то радостно любила всех. Этой ласковой, большой любви к людям она учила и детей — не словами учила, а примером всей своей тихой, ясной жизни. Детей она любила, как родных, и особенно привязана была к маленькому Левочке. У стрших мальчиков был немец-гувернер Федор Иванович, которого очень похоже, под именем Карла Ивановича, описал Толстой в своей повести «Детство». Младшие дети жили наверху с няней. Когда Левочке исполнилось пять лет, его перевели вниз, к братьям, и он всегда помнил, как грустно было ему расставаться с Машенькой, с няней и как страшно было переходить вниз, к мальчикам и гувернеру. Жизнь в усадьбе Толстых шла такая же, как и во многих помещичьих усадьбах того времени. Но как отличалась жизнь маленьких Толстых от жизни мальчика Тургенева, Некрасова и других дворянских детей! Семья Толстых жилала дружно и детям казалось, что все на свете живут так же и что все люди, их окружающие,
очень хорошие. Их никто никогда не бил, разве только добрый Федор Иванович изредка поставит провинившегося мальчика в угол на колени или ударит линейкой, хотя это ему было строго запрещено.
Дом, в котором жили Толстые, был большой, в нем было до сорока комнат: детские, классная, спальни, диванная, фортепьянная, большая и малая гостиные и еще много разных комнат, которые часто годами стояли запертые. В доме не было никакой роскоши — некрашеные полы, простая мебель работы своих крепостных мастеров, и только в парадных комнатах стояли дедовские зеркала в золоченых рамах, столы красного дерева, висели по стенам старые портреты. Как и во всех богатых барских домах того времени, у Толстых было много разной прислуги: няни, буфетчики, дядьки, повара, дворецкие. Отцу служили три камердинера; у бабушки была своя горничная, был даже свой слепой сказочник, который рассказывал ей на ночь сказки. А в передней всегда сидел и вязал
чулки старый официант Тихон. Со всей домашней прислугой и с дворовыми людьми дети Толстых жили очень дружно. Зимой с деревенскими ребятами катались с гор, в праздники рядились, играли в разные игры, плясали
под игру на скрипке крепостного музыканта. Навсегда остались у маленького Левочки трогательные и сердечные воспоминания о ласковом буфетчике Василии, об экономке Прасковье Исаевне, которую описал он в повести «Детство» под именем Натальи Савишны, о няне, которая всю жизнь прожила в семье Толстых. Жизнь в доме шла по раз заведенному порядку. Утром дети учились. Федор Иванович учил их немецкому, а тетеньки — французскому языку. Старшим детям часто поручалось заниматься с младшими. После ученья обычно гуляли, и затем начиналось самое торжественное время дня — обед. Перед обедом вся семья собиралась в гостиной. В два часа дворецкий громко объявлял: «Кушанье поставлено», и отец подавал руку бабушке — с ней он был всегда особенно учтив и ласков. За обедом отец иногда говорил: «Ну-ка, Левка, пузырь (его так звали, потому что он был очень толстый), отличись шарадой!» Левочка «отличался» и придумывал какую-нибудь шараду; все смотрели на него, улыбались, и он радовался главным образом тому, что все его любят. «Он был какой-то «лучезарный»,— вспоминала много лет спустя сестра Машенька, - Когда вбегал в комнату, то с такой радостной улыбкой, точно сделал какое-то открытие, о котором хочет сейчас всем сообщить». Пообедав, все расходились по своим комнатам. Дети уходили к себе, и начинались игры, возня, рисование. Самая любимая игра
была в муравейных братьев. Ее придумал старший брат Николенька, которого дети не только очень любили, но относились к нему с уважением и даже долго говорили ему «вы», хотя он был старше Левочки всего на шесть лет. Он часами мог рассказывать самые невероятные, смешные, страшные, трогательные истории. Как-то Николенька объявил, что у него есть тайна и, когда она откроется, все люди станут счастливыми, не будут ссориться, будут любить друг друга и сделаются муравейными братьями. Левочке особенно нравилось слово «муравейные», оно напоминало ему муравьев в кочке. Николенька говорил, что тайну муравейных братьев он написал на зеленой палочке, а палочку зарыл в лесу, на краю оврага. Игра в муравейных братьев состояла в том, что дети устраивали из стульев и кресел дом, завешивали его платками, сидели в темноте и разговаривали о том, как будут жить и что нужно для счастья. Левочка на всю жизнь запомнил то чувство любви и
умиления, которое он испытывал в этом «доме». В другой раз Николенька выдумал, что есть на свете Фанфаронова гора и что стоит только взобраться на нее, как все желания будут исполнены. Но для того чтобы идти на гору, надо было выполнить множество условий: стать, например, в угол и не думать о белом медведе или
целый год не видеть зайца, а главное, хранить это в тайне. Брат Митя был всего на год старше Левочки, и они всегда вместе играли, а Сережей он восхищался, подражал ему во всем. Стоило Сереже чем-то увлечься, Левочка делал то же самое. Как-то Сережа завел журнал; вскоре и Левочка, которому было лет семь, тоже за
вел журнал, назвал его «Детские забавы» и написал семь коротеньких рассказов о птицах. Но, очевидно, никто из братьев ничего не написал в этот журнал, и маленькому редактору пришлось прекратить свою деятельность.
В усадьбе была довольно большая библиотека; часть книг осталась от деда, князя Волконского, часть приобрел отец — он любил читать. В библиотеке были главным образом классики французской литературы, книги по истории, естествознанию, философии. У отца, который очень любил поэзию, был и рукописный альбом стихотворений Державина, Карамзина, Жуковского, Пушкина и некоторых французских поэтов. Когда много лет спустя один московский издатель просил Толстого назвать книги, которые в детстве оказали на него самое
сильное влияние, Толстой написал ему, что «огромное впечатление» в детстве произвели на него русские былины: о Добрыне Никитиче, Илье Муромце, Алеше Поповиче. Нравились ему и сказки «1001 ночь», и он не только часто перечитывал их, но слышал, как одну из них рассказывал бабушке слепой сказочник. Любимым поэтом Левочки был Пушкин. В своих «Воспоминаниях детства» он рассказывает, как отец однажды заставил его сказать наизусть стихи Пушкина «К морю», «Прощай, свободная стихия...», и «Наполеон», «Чудесный жребий совершился; угас великий человек...» Отца поразило то, с каким чувством мальчик читал эти стихи, и он переглянулся с бывшим в комнате своим приятелем. «Я понял, — говорит Толстой, — что он что-то хорошее видит в этом моем чтении, и был очень счастлив». Много времени проводили дети в лесу, в поле, в саду. Каждое
время года было им мило и по-своему прекрасно. Летом — рыбная ловля, поездки за орехами, купанье, прогулки в поле, сенокос. Осенью весело было выбежать в сад, ходить по дорожкам, покрытым упавшими желтыми листьями, смотреть, как отец выезжает на псовую охоту, а потом, став постарше, выезжать вместе с ним травить зайцев, чувствовать себя настоящим охотником. Зимой — катанье с крутой горы, длинные вечера, неторопливые разговоры взрослых. А вот и весна: распахнуты окна в сад, свежий, душистый воздух, солнце, капели с крыш и предчувствие новых радостных, ясных дней. Дети подрастали. Старшим мальчикам надо было готовиться
в университет. Решено было всей семьей переехать в Москву, и в январе 1837 года из Ясной Поляны выехало семь экипажей. Возок, в котором ехала бабушка, был большой, с широкими отводами по обе стороны возка, на которых почти все время стояли камердинеры: они охраняли бабушку, которая боялась дороги. Отец
ехал сзади в своем экипаже и по очереди брал детей к себе. Въезжать в Москву с отцом пришлось Левочке. Был хороший солнечный день, и Левочка радовался всему, особенно тому восхищению, с которым отец показывал ему Москву. Первое время Левочку все поражало в Москве и больше всего, что на улице никто не обращал на них никакого внимания, никто не здоровался, не снимал перед ними шапки, как это было в деревне. Только постепенно он начал понимать, что, кроме семейства Толстых, на свете еще много других людей и что у всякого своя жизнь и в жизни этой много непонятного и трудного. Он смутно чувствовал, что с переездом в Москву кончилось счастливое детство и началась новая, совсем другая пора — отрочество. Летом того же года в семье Толстых случилось большое несчастье — неожиданно умер отец. К отцу все дети, и особенно Левочка, были очень привязаны. Им все не верилось, что его нет, и Левочке долго казалось, что он встретит отца где-нибудь на
улице. Ему шел девятый год; он трудно переживал смерть отца, тосковал по Ясной Поляне, по деревенской жизни и все никак не мог привыкнуть к городу. Очень скоро после смерти отца в дом был взят новый гувернер — француз Сен-Тома. Он должен был заниматься с детьми французским и латинским языками и следить за их воспитанием и обучением. Новый гувернер завел новые порядки, и классная комната приобрела деловой вид. На стене появилось расписание занятий мальчиков с восьми часов утра и до вечера. Сен-Тома сразу не понравился Левочке. Не понравились ему его пышные французские фразы, самоуверенность, неискренность, которую он сразу почувствовал в нем. И все это было так не похоже на сердечное, ласковое отношение к нему и к его братьям старого гувернера Федора Ивановича, который оставался пока у Толстых. На всю жизнь запомнилось Толстому, как Сен-Тома за какой-то пустяк, не заслуживающий наказания, запер его в комнате и угрожал розгами. «И я, — говорил Толстой,— испытал ужасное чувство негодования, и возмущения, и отвращения не только к Сен-Тома, но к тому насилию, которое он хотел употребить надо мною». Угрозу свою гувернер не решился выполнить — ему было запрещено бить детей, но он заявил, что не может оставаться в доме и уйдет. Тогда бабушка приказала мальчику просить у него прощения, но Левочка не хотел, не мог просить прощения и так разрыдался, что пришлось уложить его в постель. Он пролежал сутки, и после никто не напоминал ему об этой истории. А Сен-Тома, человек недобрый и не очень умный, затаил злое чувство к своему носпитаннику: он почти
перестал обращать на него внимание и мало занимался с ним. Меньше чем через год после смерти отца умерла бабушка. Дети остались с двумя тетушками: родной теткой Александрой Ильиничной и тетенькой Татьяной Александровной. Московская жизнь требовала больших расходов. Пришлось младшим детям с тетенькой уехать в Ясную Поляну, а старшие братья с Александрой Ильиничной и Сен-Тома остались в Москве.
Левочка был счастлив: он снова в деревне, снова учат его Федор Иванович и тетенька и еще какой-то семинарист. Он снова в своей классной комнате; та же полка с книгами, тот же стол, покрытый черной клеенкой, а под окном большой куст сирени — и дальше липовая аллея, луг, леса... Учиться в Ясной Поляне было гораздо приятнее, чем в Москве, и гораздо больше времени оставалось для чтения, которым Левочка все больше увлекался. После первого журнала «Детские забавы» он еще в Москве «выпустил» несколько небольших тетрадок журнала с цветной обложкой, с рисунками. И это были не коротенькие, в несколько строк, рассказики о животных, а довольно длинные «Рассказы дедушки». Левочка продолжал «сочинять» — может быть, на
заданные учителем или тетенькой темы. Сохранилась всего одна тетрадь, и в ней особенно интересны рассказы из истории: «Кремль», «Куликово поле», «Марфа Посадница», пересказы басен Крылова. Как в московских тетрадках, так и в этих было еще множество орфографических ошибок — учился Левочка не особенно прилежно,
и Николенька, как старший в семье, чувствуя, должно быть, свою ответственность, писал ему: «Поздравляю тебя, мой дорогой Лев, так же как твоего брата и сестру, и желаю, чтобы ты был здоров и прилежен в занятиях,
чтобы не причинять никогда никаких неприятностей доброй тетеньке Татьяне Александровне, которая столько трудится для нас». Николеньке было шестнадцать лет, а Левочке в этот день исполнилось десять.
На зимние каникулы и летом семья обычно собиралась в Ясной Поляне — это было самое счастливое время для всех детей. Летом дети много ездили верхом, купались, гуляли. В зимние каникулы устраивали елки с дворовыми ребятишками, хороводы. Особенно весело праздновали тетенькины именины. Все дети готовили
ей подарки, а Левочка обычно что-нибудь «сочинял» — так установилось с тех пор, как он однажды, в семь лет, написал трогательные стихи «Милой тетеньке». Отношения Левочки с гувернером Сен-Тома, который иногда приезжал в Ясную Поляну, стали лучше, хотя всегда оставались холодноватыми. «У этого мальчика — голова! Это
маленький Мольер!» — говорил гувернер, все больше убеждаясь в исключительной его одаренности.
Младшие дети подрастали, и осенью 1840 года вся семья перебралась в Москву. Брат Николай был в университете, у него были свои товарищи, шла своя жизнь. Обе тетушки были озабочены воспитанием детей, хозяйством. В Москве начались серьезные занятия, завязались новые знакомства, первая дружба, первая детская, восторженная любовь к Сонечке Калошиной, которую так поэтически описал Толстой позднее в повести «Отрочество». Вдумчивый, открытый, ласковый мальчик, «философ», как его часто называли дома, маленький Толстой жил своей особой, внутренней напряженной жизнью. Он много размышлял, и самые разные к неожиданные мысли и чувства волновали его. Вот приходит в гости знакомый мальчик-гимназист и объявляет,
что бога нет. Братьям очень интересно, они устраивают совет и принимают это открытие как «что-то очень занимательное и весьма возможное». Или везут детей в гости на елку к московскому богачу. После елки раздают подарки: дети Толстые получают какие-то дешевые вещицы, а племянники министра — роскошные подарки.
Так жизнь все время давала один урок за другим. Левочка присматривался к людям, прислушивался к разговорам, старался понять, почему все так происходит на свете. Он часто раздумывал о несправедливости и жестокости тех людей, которые его окружали, о смерти, о вечности, о том, как бы сделать так, чтобы все люди
были счастливы. Наивно, по-детски мечтал о геройских подвигах, о великих делах. Проходило отрочество, и не было в нем того ясного, светлого счастья, тех беззаботных радостей, как в детстве. Летом 1841 года умерла тетушка Александра Ильинична. Все дети, кроме Николеньки, были несовершеннолетними, тетенька Ергольская была не родная тетка, и опека над детьми была передана другой сестре отца, Пелагее Ильиничне, которая жила в Казани. Тетенька Татьяна Александровна надеялась, что дети по-прежнему будут жить с ней, но опекунша потребовала, чтобы они переехали в Казань. Тетенька покорилась, хоть и горько ей было расставаться
с детьми. В ноябре, уже по санному пути, всей семьей тронулись в Казань через Москву, Владимир, Нижний Новгород; а по Оке и Волге на больших баржах отправили имущество и многочисленную дворню: столяров, портных, слесарей, поваров. До Москвы провожала детей тетенька. В Москве прежде всего остановились помолиться у Иверской. Наступила минута расставанья с тетенькой, дети плакали. Машенька убежала и спряталась в толпе, чтобы не ехать в Казань; ее разыскали и всю в слезах усадили в возок. Толстой много лет спустя, вспоминая об этом дне, писал тетеньке: «В минуту расставанья я вдруг понял, как по вдохновению,
что вы для нас значите, и по-ребячески, слезами и несколькими отрывочными словами, сумел вам передать то, что я чувствовал». Ему тогда только что исполнилось тринадцать лет. С переездом в Казань началась для детей новая, самостоятельния жизнь. Первое время они очень скучали по тетеньке, по Ясной Поляне, и, чтобы развлечь братьев и сестру, Николенька вечерами рассказывал им, как в детстве, разные истории. «Я работаю и часто думаю о Вас, моя добрая тетенька, особенно вечером, когда мы все собираемся в маленьком кружке. В этом обществе я исполняю должность рассказчика, чтобы развлекать брата и сестру, — писал он тетеньке. — Моя
аудитория не очень требовательна, поэтому я могу гордиться тем, что имею полный успех». По приезде Николенька поступил в университет; на следующий год в университет поступили Сергей и Митенька, а
еще через год Лев. Он поступил сначала на турецко-арабское отделение восточного факультета, а потом перешел на юридический факультет. Очень скоро Толстой привык к товарищам, полюбил шум, говор, смех в
аудитории, участвовал в разных студенческих проделках, любил сидеть на задней скамье и мечтать о чем-нибудь или наблюдать за товарищами. Особенно приятно было ему «чувство сознания себя членом этого огромного общества», как он говорил. Учился он довольно посредственно и главным образом, вероятно, потому, что мешала этому жизнь у новой опекунши. Светская, легкомысленная и добродушная женщина, Пелагея
Ильинична Юшкова прежде всего старалась приучить своих племянников к светской жизни. Очень скоро Лев стал ездить на балы, вечера, маскарады, участвовал в любительских спектаклях. Он старался усвоить себе привычки светского молодого человека, которые состояли в том, чтобы иметь особый французский выговор, длинные ногти, уметь кланяться, танцевать, изящно, с видом презрительной скуки войти в гостиную. Все это давалось ему нелегко — он был неловок, застенчив и очень мучился тем, что некрасив. Он был тогда уверен, что на земле нет счастья человеку с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как у него.
Правда, о красоте были у него тогда очень странные понятия, и гувернер Федор Иванович, человек очень невзрачный, казался ему первым красавцем. Но уже на второй год жизни в Казани Толстой пишет тетеньке
Татьяне Александровне, что решил не ездить в свет и заняться философией, музыкой, рисованием, изучать языки, много читать. К этому времени он особенно близко сошелся с Дмитрием Александровичем Дьяковым, молодым уланом, который был старше его на пять лет. Дьяков был прекрасный человек, с благородной,
честной и чистой душой. «Чудесный Митя» — так называл его про себя Толстой. Дружба эта продолжалась много лет, до самой смерти Дьякова. О чем только не говорили друзья, каких только высоких и серьезных вопросов не решали! Смысл жизни и назначение человека, исправление пороков всего человеческого рода, искусство и
литература, будущая женитьба и воспитание детей — все это обсуждалось и решалось много раз. Постепенно Толстой все дальше отходил от светского общества тетушки Юшковой, а в последний год казанской жизни братья Толстые расстались с ней и поселились отдельно. Часто думал Толстой в это время о своих недостатках, которых находил у себя великое множество. Как бороться с ними? Как жить? В чем смысл и цель жизни? И ему кажется, что жить надо так, чтобы приносить как можно больше пользы людям. Он пишет расписание своих обязанностей, правила жизни, с тем чтобы никогда не отступать от них, начинает писать дневник, который потом ведет всю жизнь с очень небольшими перерывами. Весной 1847 года Толстой оставил университет и поселился в деревне. Ему так хотелось поскорее уехать из Казани, что он не дождался братьев, которые еще сдавали экзамены, и уехал один. Скоро приехали и братья: Сергей и Дмитрий — из Казани, Николай — с Кавказа, где он служил прапорщиком артиллерии. Толстые съехались вместе, чтобы окончательно договориться о наследстве, которое осталось после родителей. Наследство было разделено на пять равных частей: Лев Николаевич просил, чтобы ему оставили Ясную Поляну, хотя это имение давало меньше всего дохода. Сестра и братья согласились и, покончив с делами, разъехались. Сестра Машенька уже вышла замуж и поселилась в имении мужа недалеко от Ясной Поляны. Льву Николаевичу Толстому было всего девятнадцать лет,
когда он стал полновластным хозяином Ясной Поляны. В эти годы в России все острее ставился вопрос об отмене крепостного права, все чаще вспыхивали крестьянские восстания, и царское правительство начинало понимать, что лучше освободить крестьян «сверху», чем ждать, пока они сами освободят себя «снизу». Но мысль о том, что крепостное право и есть то основное зло, с которым прежде всего надо бороться, не возникала ни у Толстого, ни у многих молодых людей того круга, в котором он жил. Он искренне хотел быть «отцом» своих крестьян и думал о том, что главным его признанием должно быть стремление сделать крестьян счастливыми. С горячностью юности, со свойственным ему увлечением во всем принялся он за дело. И вот Толстой, молодой помещик — такой,
как князь Нехлюдов, которого описал он позднее в рассказе «Утро помещика», — идет по своей деревне, видит полусгнивише, черные, нетопленные избы, нищету, голод. Ему хочется тотчас же, немедленно делать то, что кажется правильным, нужным, справедливым. Он открывает школу, выписывает разные машины, старается сблизиться с крестьянами. Но к машинам крестьяне относятся подозрительно, в его барскую помощь не особенно верят, потому что хорошо знают, как непримиримы их интересы с интересами помещиков. Уезжая из Казани, Толстой составил план своих хозяйственных обязанностей и план своих занятий. Он мечтал серьезно заняться
самообразованием, изучить языки — немецкий, английский, итальянский и латинский; изучить историю, географию, статистику, математику, естествознание; готовиться к сдаче кандидатских экзаменов; серьезно заняться музыкой и живописью; изучить сельское хозяйство и практическую медицину. План этот был так обширен, что очень скоро Толстой понял, что выполнить его невозможно. Но все-таки науками заниматься не переставал и, как всегда, много читал, постоянно делал выписки из книг; занимался английским языком; чтобы развить свою память, каждый день учил что-нибудь наизусть — это он называл «гимнастикой памяти».
Прошло немного времени — интерес к хозяйству пропал; он увлекся охотой, потом все бросил, уехал в Москву, а оттуда в Петербург. Там сдал два экзамена на степень кандидата прав; других экзаменов сдавать не стал и, как многие юноши из дворянских семейств, решил поступить на военную службу, но и этого не сделал. Он был очень недоволен собою и старался каждый день писать дневник, чтобы дать себе отчет в своих чувствах и мыслях, чтобы лучше бороться со своими недостатками. Ему хотелось закалить волю, развить все свои способности. Иногда вдруг, остро чувствуя пустоту того общества, в котором вращался, неделями в полном одиночестве сидел дома. Иногда приезжал в Ясную Поляну, где жила тетенька Татьяна Александровна, которую он уговорил переехать к нему навсегда. Неторопливая, размеренная жизнь в деревне успокаивала его.
Вечерами тетенька вспоминала про старину; как-то посоветовала писать роман, заняться литературой. Толстой и сам не раз уже думал об этом, набросал даже план и начал повесть из цыганского быта, задумал писать «Историю вчерашнего дня», мечтал о том, что хорошо бы сочинить интересную книгу о жизни людей, которые
проходят перед ним на улице. Но так ничего и не написал. В таком неопределенном и неспокойном состоянии провел он первые четыре года своей самостоятельной жизни. Ранней весной 1851 года с Кавказа приехал в отпуск старший брат Николай. Вероятно, он и уговорил брата Льва бросить все и ехать с ним. В конце апреля братья выехали из Ясной Поляны в Москву, где пробыли несколько дней. Николай не хотел ехать обычным путем — они поехали на лошадях до Саратова, там наняли большую лодку, поставили на нее тарантас и поплыли вниз по Волге к Астрахани, а оттуда — на почтовых лошадях до станицы Старогладковской, где служил Николай.
От Москвы ехали почти месяц. Волга, чудесная природа, люди, книги, которых было взято очень много, общество любимого брата — все это радовало молодого Толстого. На всю жизнь остались у него самые хорошие воспоминания об этом путешествии. Но вот братья приехали на место, и в первый же вечер Толстой
записывает в дневник: «Пишу в 10 часов ночи в Старогладковской станице. Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже». Начитавшись повестей и рассказов того времени о Кавказе, Толстой мечтал, что увидит здесь неприступные скалы, быстрые потоки, лихих черкесов, прекрасных черкешенок, воображал и себя в черкеске и бурке, верхом на коне, с кинжалом и шашкой. Не найдя всего этого, он был несколько разочарован. Но очень скоро почувствовал настоящую прелесть и поэзию природы Кавказа, увидел прекрасные, величавые горы, синее небо, яркие звезды, людей Кавказа. «Хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода», — писал он домой. Станица была красивая, дома чистые, светлые, с большими окнами, высокими крылечками. Перед домами росли деревья, кусты, подсолнухи. Но лучше всего в станице были люди. Очень подружился Толстой с хозяином, у которого снимал избу.
Звали его Епифан, а называли дядя Епишка. Это был девяностолетний старик огромного роста, с большой седой бородой. Часто в саду у хаты они варили кашу, и за бутылкой чихиря дядя Епишка рассказывал Толстому о старых временах, о своих похождениях, об охоте, которая была его единственным занятием. Старик жил один
со своими собаками и ястребом. Он полюбил Толстого и брал его с собой на охоту, на рыбную ловлю. «Что за люди, что за жизнь!» — думал Толстой, узнавая все новых и новых людей — молодых казаков, казачек. Ему очень нравилась одна молодая, красивая казачка, и он уже начал думать о том, чтобы бросить все, порвать с тем
обществом, в котором жил, стать вольным казаком, жениться и навсегда остаться в станице. Но, вероятно, казачка отвергла его любовь, да и ему самому скоро стало ясно, что все это одни мечты. Он много думал о том, что человек может быть счастлив по-настоящему, только живя с простым народом, на природе, и тогда же начал писать об этом повесть. Только через десять лет кончил он эту поэтическую, прелестную повесть и назвал ее «Казаки». Он рассказал в ней о простом, сильном и красивом народе — о казаках и о себе — молодом дворянине, мечтавшем порвать со своим прошлым и навсегда остаться в станице, о красавице Марьяне, об удалом казаке
Лукашке, о старом дяде Епишке, которого назвал Ерошкой. На Кавказ Толстой приехал добровольцем, вскоре сдал экзамены на звание юнкера, вошел в жизнь станичного офицерства, познакомился с товарищами брата, ездил с ними в горы. Однажды его чуть не убило — ядро попало в колесо той пушки, которую он наводил
на неприятеля,— он был фейерверкером. В другой раз он едва не попал в плен, когда вместе со своим приятелем Садо и несколькими офицерами уехал вперед от своей части. Два года и семь с половиной месяцев провел Толстой на Кавказе, был во многих походах и не раз спрашивал себя, сможет ли быть совершенно хладнокровным и спокойным в опасности, сумеет ли «хорошо перенести страдания и смерть». «Я был слаб и поэтому собою недоволен», — записывал он в свой дневник после одного из походов. Ему хотелось рассказать о войне, о настоящей храбрости, о солдатах совсем не так, как рассказывали до сих пор. «Очень хочется мне начать коротенькую кавказскую повесть, но я не позволяю себе этого сделать, не окончив начатого труда», — пишет он. Труд этот — повесть «Детство», которая была начата еще в Москве. Толстой задумал написать большой роман «Четыре эпохи развития»: Детство, Отрочество, Юность, Молодость; и вот теперь, на Кавказе, кончил первую часть, «Детство». Ему приятно было писать о далеком радостном детстве. Он писал о Николеньке Иртеньеве и, может быть, видел себя, маленького Левочку Толстого, которому так ласково и уютно живется и в яснополянском барском доме и в Москве с родными, гувернерами, нянями, товарищами. Это он «разревелся от злости», когда Наталья Савишна терла его мокрой скатертью но лицу, и думал о том, как бы отомстить дерзкой Наталье, крепостной его отца, за нанесенное оскорбление, а потом плакал «уже не от злости, а от любви и стыда». Это у него разрывалось сердце от горя, когда он стоял в дверях, смотрел на бедного своего
гувернера и раздумывал о его жизни. Работа над повестью увлекла его. Он трудился терпеливо, упорно, каждый день. К себе он был очень требователен: «Нужно без жалости уничтожать все места неясные, растянутые, неуместные, одним словом, не удовлетворяющие, хотя бы они были хороши сами по себе», — записал он в свой дневник 27 марта 1852 года, как раз в то время, когда готовился в четвертый раз перерабатывать и переписывать повесть. Казак Епишка, с которым он теперь реже ходил на охоту, уговаривал его бросить писание и простить всех тех, кто его обижает, — он был уверен, что Толстой пишет жалобы в суд. Повесть была окончена. Толстому хотелось напечатать ее в журнале «Современник», но он все не решался послать повесть Некрасову. Наконец, 3 июля 1852 года, он отправил рукопись и письмо. Подписался двумя буквами: Л. Н.
«Просмотрите эту рукопись, — писал он Некрасову, — и, ежели она не годна к напечатанию, возвратите ее мне. В противном же случае оцените се, вышлите мне то, что она стоит, по Вашему мнению, и напечатайте в своем журнале». Очень скоро пришел ответ: «Милостивый государь! Я прочел Вашу рукопись (Детство). Она
имеет в себе настолько интереса, что я ее напечатаю. Не зная продолжения, не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе ее есть талант. Во всяком случае, направление автора, простота и действительность содержания составляют неотъемлемые достоинства этого произведения... Прошу Вас прислать мне продолжение. И роман Ваш и талант меня заинтересовали. Еще я советовал бы Вам не прикрываться буквами, а начать печататься прямо с своей фамилией. Если только Вы не случайный гость в литературе». Письмо очень обрадовало Толстого, и особенно, вероятно, тем, что в нем как раз отмечалось то, над чем он сам думал все это
время. В действительной жизни, казалось ему, больше поэзии, чем в каком бы то ни было вымысле, и рассказывать об этом надо просто, правдиво, без громких фраз, ничего не выдумывая. Он всегда
и везде умел угадывать фальшь, неискренность. И, конечно, он не будет «случайным гостем» в литературе. Но какая-то неуверенность, может быть, излишняя скромность не позволили ему подписать свое полное имя. Кроме брата Николая, никто не знал, что он автор «Детства», которое появилось в сентябрьском номере журнала «Современник» за 1852 год. Прошло несколько месяцев. Толстой лежал однажды в избе, где были брат Николай и еще один офицер, и читал только что вышедший помер журнала «Отечественные записки», в котором хвалили «Детство». «Читаю,— рассказывал позднее Толстой,— и упиваюсь наслаждением похвал, даже слезы восторга душат меня и думаю: «Никто не знает, даже вот они, что это меня так хвалят». А хвалили и читали эту повесть повсюду, куда доходил журнал «Современник»: в Москве, в Петербурге, в далекой провинции. Некрасов писал Тургеневу, который был в это время в ссылке в Спасском: «Обрати внимание на повесть «Детство»... это талант новый и, кажется, надежный...» А Толстой уже работал над «коротенькой кавказской повестью»,
которую писал одновременно с «Детством» и на время отложил. Это был первый рассказ о первых походах, в которых он участвовал по приезде на Кавказ. В нем говорил он о том, что больше всего поразило его, — о русских солдатах. Писал он этот рассказ очень долго и во время работы над ним записал в свой дневник:
«Надо навсегда отбросить мысль писать без поправок; три, четыре раза — это еще мало». Когда рассказ был окончен, он отправил его Некрасову. «Набег» был напечатан в мартовском номере «Современника» за 1853 год, через полгода после того, как появилось «Детство», и был встречен так же восторженно. Некрасов снова писал
Тургеневу: «Вещь доныне небывалая в русской литературе. И как хорошо!» Так большой повестью «Детство» — о мирной жизни маленького Николеньки Иртеньева — и рассказом «Набег» — об истинных героях войны — вошел Лев Николаевич Толстой в русскую литературу. Но, несмотря на всю радость видеть в печати первые свои произведения, Толстой с возмущением писал брату Сергею: «Детство» было испорчено, а «Набег» так и пропал от цензуры. Все, что было хорошего, все выкинуто или изуродовано». Некрасов огорчался и возмущался не менее Толстого, воевал с цензурой, но сделать ничего не мог. А жизнь Толстого на Кавказе шла как обычно: ученье, походы, охота, разговоры с дядей Епишкой; но все меньше бывал он теперь в компании офицеров, которые сначала обижались, а потом привыкли и стали называть его гордецом и чудаком. Он много читал и продолжал вести дневник, в который записывал свои мысли, наблюдения над жизнью, делал выписки из книг и все чаще думал и писал о том, что призвание его не военная служба, а литература. Большую радость доставляла ему переписка с родными, особенно с тетенькой Татьяной Александровной. «Опять я плачу,— писал он ей в одном из писем, — почему я плачу, думая о Вас? Это слезы радости, я счастлив, умея любить Вас»; и тут же шутя
добавлял: «Я всегда был Лева-рева». «Без месяца 25 лет, а еще ничего!» — эти слова написал и подчеркнул он в дневнике. Но это было не совсем так: уже были напечатаны повесть «Детство» и рассказ «Набег»; много работал он над большим «Романом русского помещика», который так и остался неоконченным. Одновременно писал повесть «Отрочество» и новый военный рассказ «Записки фейерверкера», который назвал потом
«Рубка леса». Повесть «Отрочество» Толстой писал с таким же горячим сердцем, с такой же охотой, как «Детство». Так же вставал перед его глазами Левочка Толстой — Николенька Иртеньев, милый, немного
странный мальчик. «Труд! Труд! Как я чувствую себя счастливым, когда тружусь!» — записал он в день, когда кончил очередную переписку повести. Но иногда он забрасывал работу на несколько недель, месяцев — все написанное казалось ему никуда не годным. И, может быть, когда не хотелось думать о прошедших днях отрочества, обращался он к настоящему. Кавказ с его восхитительной природой, люди, военные походы — все давало материал для новых и новых произведений, и не только в то время, но и много лет спустя он возвращался к этой теме. Так, «Кавказский пленник» написан через двадцать, а «Хаджи-Мурат» — только через сорок лет.
