Н.С.Шер "Иван Сергеевич Тургенев" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
продолжение рассказа...
О «Рудине» сразу все заговорили, признавали его значительность, говорили о том, что Тургенев вовремя поднял и поставил вопрос: нужны ли такие люди, как Рудин? После того, как был написан «Рудин», уже начинал он думать о новой повести — так называл он роман «Дворянское гнездо», — но пока еще не принимался за него. Он снова собирался ехать за границу, туда, где жила Полина Виардо. Несколько лет назад он писал ей: «И вот мы остались друзьями и, мне кажется, хорошими
друзьями. И мне радостно сказать вам по истечении семи лет, что я ничего не видел на свете лучше вас, что встретить вас на своем пути — было величайшим счастьем моей жизни, что моя преданность и благодарность вам не имеет границ и умрет только вместе со мною...» В конце лета Тургенев был уже у своих друзей Виардо, в имении Куртавнель под Парижем. Он прожил здесь почти всю осень. К концу осени он переехал в Париж с твердым намерением работать. Утром обычно он писал, вечерами бывал у знакомых, друзей, в театре, слушал музыку, пение. Полина Виардо была изумительная, гениальная певица, а Тургенев больше всякой другой музыки
любил пение и всегда горевал о том, что у него самого «вместо голоса в горле сидит золотушный поросенок». Действительно, он удивлял всех своим тонким голосом, который так не соответствовал его громадному росту.
Он все продолжал «вертеть в голове» свой роман; уже сложился у него план, были набросаны первые сцены, но роман подвигался медленно. Как всегда, наряду с этой большой работой писал он статьи, повести, рассказы. О своих планах и работах он часто писал в Петербург, посылал в печать законченные вещи, следил за
печатанием своей книги «Повести и рассказы», которые вышли в конце 1856 года в Петербурге в трех частях. Это было первое полное собрание сочинений Тургенева. Очень часто ездил он то в Рим, то в Вену, то в Дрезден, был в Лондоне у Герцена, и повсюду уже знали его как писателя. Сам он в Париже понемногу начинал знакомиться с французскими писателями; приезжали туда иногда и русские писатели. Был Гончаров, который читал ему «Обломова», приезжали Некрасов, Толстой. Но с Толстым никак не могли у него наладиться простые, дружеские отношения, и, несмотря на то что они очень ценили друг друга, Тургенев с огорчением говорил, что они всё ссорятся и не могут «сблизиться окончательно». Очень радовался он всякой весточке с родины. «Здесь, на чужой земле, мне все русское еще более близко стало и дорого»,— писал он Александру Николаевичу Островскому. Летом 1858 года Тургенев вернулся в Спасское и вплотную засел за роман «Дворянское гнездо» — он решил никуда не уезжать, пока не кончит его. Снова, как в «Рудине», рассказывал он о людях 40-х годов, снова героем его романа был человек из среды дворянской интеллигенции, русский барин. Искалеченный бестолковым воспитанием, Федор Иванович Лаврецкий не знал жизни, людей, был прост, доверчив, «втайне чувствовал себя чудаком» и мечтал о полезном, честном труде для своей страны. Окончив университет уже после смерти самодура-отца, Лаврецкий женился и уехал с женой за границу. Жена любила лишь веселье и развлечения, сам он тоже «не скучал, хотя жизнь подчас тяжела становилась у него на плечах — тяжела, потому что пуста». Лаврецкий учился, утешая себя тем, что все это пригодится ему для будущей деятельности в России. Но однажды, узнав случайно об измене жены, он порвал с ней и вернулся домой, в родовое поместье, в свое
«дворянское гнездо». И вот в это время встретил он Лизу Калитину — милую, добрую русскую девушку. Они полюбили друг друга. Вскоре Лаврецкий узнал о смерти первой жены, и брак его с Лизой стал возможным. Но известие это оказалось ложным — неожиданно приехала жена Лаврецкого. Лиза ушла в монастырь — она была глубоко религиозна и считала, что совершила тяжкий грех, полюбив Лаврецкого, женатого человека.
Прошло восемь лет, и Лаврецкий посетил то «дворянское гнездо», в котором когда-то жила Лиза. Старики давно уже сошли в могилу, и сам он тоже постарел, «утих». Он ходил по саду, смотрел на дорогой его сердцу дом, а дом «как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены белели приветно, и стекла раскрытых окон румянились и блестели на заходившем солнце; из этих окон неслись на улицу радостные легкие звуки звонких молодых голосов, беспрерывного смеха; весь дом, казалось, кипел жизнью и переливался весельем через край».
«Играйте, веселитесь, растите, молодые силы... жизнь у вас впереди, и вам легче будет жить: вам не придется, как нам, отыскивать свою дорогу... вам надобно дело делать, работать...»— думал он под веселые голоса молодого поколения. И, оглядываясь на прошедшую свою жизнь, думая о будущем, Лаврецкий говорил себе: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!» Но не бесполезна была жизнь и Лаврецкого и Рудина. «Эти люди,— писал в одной из своих статей Некрасов,— имели большое значение, оставили по себе глубокие и плодотворные следы. Их нельзя не уважать, несмотря на все их смешные или слабые стороны». Но время Рудиных прошло; прошло время громких фраз, бездеятельности; наступила пора действовать. В конце октября работа над «Дворянским гнездом» была окончена и Тургенев уехал в Петербург.
Два вечера читался роман в кругу друзей, и все они — Некрасов, Гончаров, Панаев и другие — очень хвалили его. «Дворянское гнездо» было напечатано в январской книжке журнала «Современник» за 1859 год; в том же году в первых книжках журнала «Отечественные записки» появился «Обломов» Гончарова. А Тургенев уже давно думал над темами новых произведений — их диктовала ему жизнь. Еще в ссылке в Спасском, когда он начинал работать над «Рудиным», смутно мерещились ему и другие образы, другие люди. Довольно ясно обрисовывалась в его воображении, как вспоминал он много позднее, фигура девушки — смелой,
сильной, «тогда еще нового типа в русской жизни», может быть, немного похожая на Наталью Ласунскую в минуты ее объяснения с Рудиным. Однажды Тургенев познакомился с соседом по имению— помещиком Каратеевым, который собирался на войну в Крым. Уверенный в том, что он будет убит на войне, Каратеев передал Тургеневу тетрадку со своими записками, просил обработать и напечатать их, если возможно. В тот же вечер Тургенев прочел записки — прекрасную и печальную повесть о любви русской девушки к болгарскому революционеру, написанную очень искренне, но неумело. В эту девушку был влюблен Каратеев, но она, познакомившись с болгарином, который жил одной мечтой — освободить свою родину от турецкого владычества, — полюбила его и уехала с ним в Болгарию. С тех пор как Каратеев передал ему свою тетрадку, прошло около шести лет. За эти годы был написан роман «Рудин», повесть «Ася», несколько рассказов, совсем недавно вышло «Дворянское
гнездо». Как всегда, Тургенев внимательно присматривался к тому, как менялась жизнь, какие вопросы стояли на очереди, что волновало его современников. И хотя немного грустно было ему расставаться со старыми «дворянскими гнездами», уходящими в прошлое и обреченными на гибель, расставаться с Рудиным, Лаврецким, Лизой, но все яснее и яснее видел он, что Россия накануне появления в ней новых людей, не мечтателей, а людей дела, действия. Это молодое поколение — предвестники новой жизни, которым принадлежит
будущее и о которых надо писать. Тема нового романа, который Тургенев так и назвал «Накануне», была уже намечена в записках Каратеева, и теперь постепенно обозначились для Тургенева и главные герои: болгарин-революционер Инсаров и русская девушка Елена Стахова, дочь богатого дворянина. Намечены были и другие действующие лица: родители Елены, молодой ученый Берсенев — друг Инсарова, талантливый
скульптор Шубин и другие. Тургенев уже хорошо знал всех этих людей. «Вы чувствуете, — говорил он как-то в одном из писем, — что возле вас кто-то стоит, ходит с вами,— и вот живое лицо сложилось. Это нечто вроде сна. Ходишь среди героев романа, видишь себя между ними... Пока он не сделается для меня старым, хорошим знакомым, пока я не вижу его и не слышу его голоса, я не начинаю писать». Он представлял себе и подробный план романа, который начинался в один из жарких летних дней 1853 года, на берегу Москвы-реки. На траве лежат и беседуют молодые люди — Берсенев и Шубин. Оба они влюблены в Елену Стахову, которая живет тут же, на даче в Кунцеве, со своими родителями. Восторженная, честная, самоотверженная девушка, она с детства мечтала делать добро, быть полезной людям. Ее мучило то, что на свете есть больные, голодные, нищие, ее тяготила пустота и мелочность жизни в барском доме. Берсенев ввел в дом Стаховых своего друга, болгарина
Инсарова. Наконец-то узнала Елена настоящего человека, у которого есть своя дорога, своя цель в жизни. «Освободить свою родину!.. Эти слова даже выговорить страшно!» — говорит она. Елена полюбила Инсарова, полюбил и он ее, но не мог Инсаров для удовлетворения личного чувства изменить своему долгу — он решил бежать от Елены. И вот Елена идет по дороге к дому, где живет Инсаров, чтобы еще раз увидеться с ним.
«Она шла, не замечая, что солнце давно скрылось, заслоненное тяжелыми черными тучами, что ветер порывисто шумел в деревьях и клубил ее платье, что пыль внезапно поднималась и неслась столбом по дороге... Крупный дождик закапал, она и его не замечала; но он пошел все чаще, все сильнее, сверкнула молния, гром
ударил. Елена остановилась, посмотрела вокруг...» Вот ветхая, заброшенная часовенка над развалившимся колодцем... Она вошла в нее. «Дождик сеялся все мельче и мельче, солнце заиграло на мгновенье... Вдруг, в десяти шагах от часовни, она увидела Инсарова». Казалось, прошла гроза, засияло солнце, и с этой минуты началась новая жизнь для Елены. Она бросила дом, родных, стала женой Инсарова и уехала с ним в Италию, в Венецию. Здесь ждали они корабль, который должен был доставить их на Балканы, охваченные восстанием. Но Инсаров так и не дождался корабля — он заболел и умер, не повидав родной земли, не отдав за нее свою
жизнь. Елена осталась верна делу всей его жизни, его памяти и уехала в Болгарию. Тургенев начал писать свой роман за границей. «Я должен вам сказать, что я так постоянно занят своим произведением — даже
тогда, когда ничего не делаю, что мне нечего сообщать приятелю»,— писал он в начале августа 1859 года Анненкову, а в сентябре был уже в Спасском. Он говорил, что пишется хорошо только в русской деревне, что там и воздух как будто полон мысли. «Рудин» и «Дворянское гнездо» были написаны в деревне, и теперь, работая над третьим своим большим романом, «Накануне», Тургенев не выдержал, вернулся домой и решил никуда не выезжать из Спасского, пока роман не будет окончен. Наконец переписана последняя страница. Тургенев собрался ехать в Петербург читать роман друзьям. Как-то они его примут? Он знал, что друзья всегда говорили ему правду, как бы горька она ни была. Несколько вечеров подряд читался роман и вызвал горячие
споры: многим он не понравился, но Некрасов, Добролюбов, Чернышевский и с ними университетская молодежь, все передовые люди России хвалили роман, когда вскоре он был напечатан в журнале «Русский вестник».
Как-то Добролюбов давал урок одной из своих учениц. Отец ученицы спросил, как ему нравится новый роман Тургенева. «Прелесть»,— ответил Добролюбов с непривычным ему восторгом. «Хорошо-то хорошо, только герой не совсем ясен». «Не было у него перед глазами моделей для таких людей, но зато новая, свежая мысль! И девушка эта — как хороша! Н как умно, что он не воротил ее в Россию после смерти мужа!..» А вскоре появилась и статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?». Добролюбов писал в ней о том, что Тургеневу удалось в романе правдиво изобразить трудное, переходное время, которое переживало тогда общество. Его восхищал прекрасный образ русской девушки Елены Стаховой, он говорил, что русское
общество нуждается в «русских Инсаровых», в бесстрашных борцах с «внутренними врагами» России. Современники, читая статью Добролюбова, понимали, что говорит он о необходимости революционного переворота, зовет к борьбе. Возможен ли такой переворот и когда? «Недолго нам ждать его, — отвечал в конце своей статьи Добролюбов, — за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас... Придет же он, наконец, этот день!» Тургенев прочел статью Добролюбова до напечатания. Он не любил этого «семинариста», который и в сердце Некрасова и в
журнале начинал занимать все больше места. Но Тургенев смутно чувствовал его правоту, удивлялся тому, что Добролюбов, недавно оставив школьную скамью, так широко образован, признавал силу его характера, искренность, благородство души. Тургенев просто не понял, не мог понять всей глубины статьи Добролюбова, а главное, был не согласен с тем, как он понял его роман. Разве он — Тургенев — говорил в своем романе о том, что Россия накануне революции, разве призывал к революции? Встревоженный, возмущенный, упрашивал он
Некрасова не печатать статью. Некрасов старался доказать ему, что статья правильная, нужная, старался примирить его с Добролюбовым, но Тургенев упрямо настаивал: «Выбирай, я или Добролюбов!» Статья была напечатана в третьей книжке «Современника» за 1860 год. Дороже дружбы с Тургеневым была для Некрасова та правда, о которой писал Добролюбов, и он не мог поступить иначе. Тогда Тургенев порвал с Некрасовым и
ушел из журнала. А в журнале к этому времени уже ясно обозначились две группы. Группа Чернышевского, Некрасова, Добролюбова считала, что крестьянский вопрос не может разрешиться мирным путем, что России нужна революция, бунт для свержения самодержавия и крепостного права. Другая группа, либерально настроенных писателей, к которой принадлежал и Тургенев, думала, что единственно возможный путь развития России — постепенные преобразования, так называемый «мирный прогресс». Глухая, пока еще не совсем
выраженная и не вполне осознанная борьба начиналась между сотрудниками «Современника», вызывая острые споры, несогласия. Друг Белинского, автор «Записок охотника», с детства ненавидевший крепостное право, Тургенев очень трудно переживал свой разрыв с «Современником». Его так же, как Некрасова, глубоко волновала судьба родины, родного народа, но казалось ему, что многое можно сгладить, примирить, действовать не так решительно. Да и по свойству своего характера не умел он бороться и «отличался полным отсутствием задора», как говорили о нем современники. В глубине души боялся он крестьянской революции,
не верил в ее успех, не мог согласиться с теми решительными мерами, о которых говорили Некрасов, Добролюбов, Чернышевский... Но даже в эти трудные для него дни разлада с Некрасовым он не
переставал работать и буквально в несколько месяцев написал поэтическую, грустную и правдивую повесть «Первая любовь»: о своей юности, о первой своей любви — о том, что когда-то было пережито им.
А в голове уже бродили мысли о большом романе. Острым чутьем художника угадывал он ростки нового в жизни русского общества, присматривался к борьбе, разгоравшейся между революционными демократами-разночинцами и либеральными дворянами, видел новых людей, идущих на смену Рудиным и Лаврецким. Показать этот разрыв, эту борьбу между старым и новым, между «отцами» и «детьми», рассказать о новом человеке — в этом видел теперь Тургенев задачу своего будущего романа. Уже мерещился ему и
герой романа. Вот он вместе со своим приятелем Аркадием Кирсановым приезжает погостить к отцу Аркадия, в помещичью усадьбу. И, когда отец спрашивает, что за человек его приятель Базаров, Аркадий отвечает:
«Он нигилист... человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». А в одном из писем, написанных позднее, сам Тургенев так говорит о Базарове: «если он называется нигилистом, то надо читать — революционером». Сильный, честный человек, начинающий ученый, будущий врач, с твердым характером, ясным умом, Базаров готов действовать, строить новую жизнь. Он считает, что хороший, знающий химик в двадцать раз полезнее всякого поэта. Он отрицает поэзию, бесцельное любование природой, потому что природа, по его мнению, мастерская, в которой человек работает для пользы общества. Он часто груб, резок, нетерпим, и он не
может согласиться ни с чем, не может ничего принять в жизни помещиков Кирсановых — он хорошо видит «безобразное состояние» помещичьего строя. Кирсановы — это враждебный ему лагерь. И когда он навсегда прощается с другом своим Аркадием, то говорит ему: «Ваш брат, дворянин, дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может... Вы, например, не деретесь, — и уж воображаете себя молодцами, а мы драться хотим... Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич». Базаров умирает; смерть его нелепа и случайна, он умирает, так ничего и не сделав в жизни. Тургенев любил Базарова больше всех своих героев. «Это мое любимое детище... умница... герой»,— говорил он. Тем сильнее слышались в его романе ноты осуждения «отцов». Правда, в осуждении этом была невольная грусть об уходящей и все-таки милой
сердцу жизни, но Тургенев всегда был правдивым и честным художником. Роман «Отцы и дети» Тургенев посвятил памяти своего учителя Белинского. И, может быть, семена, посеянные Белинским в его
душе, дружба с Некрасовым, общение с Чернышевским, Добролюбовым помогли ему так написать этот свой замечательный роман. «Отцы и дети» были напечатаны во второй книжке журнала «Русский вестник» за 1862 год. Царь Александр II был недоволен романом — недаром называл он Тургенева «бельмом на своем
глазу». Роман «Отцы и дети», в котором Тургенев поставил самые острые вопросы современной жизни, вызвал множество самых разноречивых споров и разговоров. Его читали с жадностью, он возбуждал такой интерес, какого не возбуждало еще ни одно произведение Тургенева. Еще до выхода в свет романа Тургенев уехал за границу. С тех пор и до самой смерти он жил главным образом за границей, каждый год ненадолго приезжая в Россию. Как всегда за границей, он жил с семьей Полины Виардо. Своей семьи у него не было, и он вошел в чужую семью, и случайно вышло, говорил он, что эта семья французская. «С давних пор моя жизнь переплелась
с жизнью этой семьи. Там на меня смотрят не как на литератора, а как на человека, и среди ее мне спокойно и тепло». С каждым годом семья эта становилась ему дороже и ближе, хотя, может быть, иной раз и горько было сознавать, что это чужое гнездо. Он много ездил по Европе, а последние годы жизни поселился в Париже,
в небольшом доме с плоской крышей. В нижних этажах жили Виардо, а наверху, подальше от шума, были очень скромно обставленные комнаты Тургенева. В небольшом кабинете письменный стол был завален газетами, журналами; на книжных полках стояли сочинения Пушкина, Жуковского, Гете, Шекспира, Шиллера... Он получал все новинки русской литературы, все годы следил за журналом «Современник», знал произведения писателей-демократов: Слепцова, Помяловского, Решетникова, Успенского и других. А узнав, что, по приказу правительства, журнал временно закрыт, писал Анненкову: «Мое литературное сердце дрогнуло, когда я прочел о закрытии «Современника». Вспомнилось его основание, Белинский и многое». Когда в журнале появилась повесть Помяловского «Молотов», он радовался появлению «чего-то нового и свежего» в русской литературе, а о рассказе Слепцова «Питомка» писал: «Это пробирает до мозга костей, и, пожалуй, тут сидит большой талант».
Долгом своим считал Тургенев знакомить французских читателей с русской литературой, много переводил сам, организовывал переводы произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого, Островского на французский и английский языки. «Есть на свете один французский писатель... который весьма порядочно знает по-русски, он занимается переводами, — писал он Александру Николаевичу Островскому,— и я ему порекомендовал ваши пиэсы [пьесы], начиная с «Грозы», как более доступной и
понятной французам. Он ее и перевел — и очень недурно: мы вдвоем ее прошли тщательно — я все ошибки выправил... Познакомить Европу с вами — мне вот как хочется!» Постепенно расширялся круг его французских друзей-писателей. Он ближе познакомился с Альфонсом Доде, с Эмилем Золя и особенно подружился с Густавом Флобером. Они часто встречались. «Мы толковали друг с другом по душе, открыто, без лести, без взаимных восхищений», — вспоминал Доде. А маленький сын Доде, увидев в первый раз Тургенева, который вместе с Флобером входил к ним в дом, тихо спросил отца: «Это великаны?» — оба были очень высокого роста. Позднее к этому кружку писателей примкнул Мопассан, он был много моложе и считал себя учеником
Тургенева. «Отворилась дверь, — рассказывает он о своем первом свидании с Тургеневым, — явился гигант. Гигант с серебряной головой, как было бы сказано в волшебной сказке. У него были длинные седые
волосы, густые седые брови и большая седая голова, настоящей белизны серебра, отливающей блеском, сиянием, и окруженное этой белизной доброе, спокойное лицо, с чертами несколько крупными. И у этого колосса были жесты детские, боязливые и сдержанные. Он говорил очень тихо, голос его был несколько мягок...»
С годами установился у Тургенева и определенный, размеренный ход жизни. Утро обычно проводил он за работой, перед обедом почти ежедневно играл в шахматы — он был одним из лучших европейских шахматистов. Вечерами слушал музыку, пение, бывал в театре, много читал. На лето семья Виардо уезжала обычно на свою дачу в Буживаль, под Парижем. Здесь, на высокой зеленой горе, повыше дачи Виардо, Тургенев построил себе небольшой, очень уютный дом, где чаще всего проводил летние месяцы. Но обычно с половины августа, как и в те годы, когда он жил в Спасском, находило на него беспокойство — он едва мог дождаться первого дня охоты и уверял всех, что и Пегас, его любимая собака, ждет охоты с таким же нетерпением, как он. Как только наступал этот долгожданный день, он с Луи Виардо, таким же страстным охотником, как он, и с двумя
собаками исчезали из дому. Каждый неудачный выстрел на охоте, каждый промах огорчал его так, как будто бы от этого зависела вся его жизнь. С годами все реже удавалось ему охотиться, он часто болел,
неделями не выходил из дому, но, даже больной, работать не переставал. Случалось, иногда находили на него, как и раньше, сомнения, он хандрил, говорил, что у него нет никакого таланта, что были когда-то «поэтические струнки», да и те «прозвучали и отзвучали!» Много лет назад, совсем еще молодой, он писал Полине Виардо:
«Какая и благородная вещь — труд!» И позднее, когда приходилось ему разговаривать с молодыми, начинающими писателями или писать им, он постоянно повторял: «Работайте стойко, спокойно, без нетерпения... Читайте как можно больше... Трудитесь!..» Эта «стойкость» в труде была очень свойственна ему
самому. Несмотря ни на что, он упорно продолжал работать; закончив одну вещь, он тотчас принимался за
другую. В два последних десятилетия своей жизни написал он много рассказов: «История лейтенанта Ергунова», «Степной король Лир», автобиографический рассказ «Пунин и Бабурин», изумительную повесть, жемчужину русской прозы — «Вешние воды» и другие. Много работал он в эти годы над своими «Литературными и житейскими воспоминаниями», где рассказывал о Белинском, о Гоголе, о Жуковском, о Крылове и Лермонтове, о многих событиях литературной жизни, о многих встречах, мысленно переживая давно прошедшее. Он писал друзьям о том, как ему грустно и все-таки приятно вспоминать обо всем этом. Каждое новое издание «Записок охотника» он пересматривал, выправлял: «Посылаю вам тщательнейше выправленный экземпляр «Записок охотника». Известите о получении. Всех отыскано 175 опечаток; сделаны кое-какие прибавочки».
За эти же годы Тургенев написал два больших романа: «Дым» и «Новь». А родина Тургенева переживала большие события. На смену крепостной России шла Россия капиталистическая, в жизнь вступала новая сила — рабочие. Возникали новые тайные общества, усиливалась деятельность революционных организаций... До Тургенева доходили эти волнующие вести, часто смутные, тревожные, много во всем этом было непонятного, он не раз говорил: «с радостью присоединился бы к движению молодежи, если бы не был так стар». Но чем дольше жил он за границей, тем дальше отходил от родины, которую безмерно любил. Когда в 1877 году вышел роман
«Новь», в котором рассказывалось о «хождении в народ» русской революционной молодежи, он с горечью писал издателю журнала, в котором печатался роман: «Нет, нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от нее. Я взял на себя работу не по силам». Очень оскорбляло и возмущало его, когда в печати стали говорить, что некоторые свои повести и рассказы пишет он на немецком и французском языках и затем переводит на русский. «Я никогда ни одной строки в жизни не напечатал не на русском языке; в противном случае я был бы не художник, а просто — дрянь. Как это возможно писать на чужом языке, когда и на
своем-то, на родном, едва можно сладить с образами, мыслями...» — писал он своему биографу Венгерову. Изменить русскому языку! Об этом ему даже думать было страшно. Часто в разговорах, письмах говорил он, что русский язык необычайно богат, что выражает он все оттенки мыслей и чувств. Почти накануне смерти посвятил он русскому языку одно из самых прекрасных своих стихотворений в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается
дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» Все сильнее тосковал Тургенев по родине, по необозримым ее полям, по дремучим лесам, по липовым аллеям Спасского, по русским людям. Все меньше оставалось людей, с которыми так много было связано в жизни. Умер Герцен, тяжело болел и умирал
Некрасов. Тургенев приезжал к нему в Петербург незадолго до его смерти. В это последнее свидание всё было забыто: умирал великий поэт России, и Тургенев вместе со всеми русскими людьми мучительно
переживал эту потерю. А в Ясной Поляне жил Лев Николаевич Толстой. Много лет назад произошла между ними ссора, и с тех пор они не видались, хотя каждый из них всегда радовался успехам другого в литературе. И вот неожиданно получил Тургенев письмо от Толстого, в котором Лев Николаевич просил простить его, если он в чем-нибудь виноват. «Мне так естественно помнить о вас только одно хорошее, потому что этого хорошего было так много в отношении меня. Я помню, что вам я обязан своей литературной известностью, и помню,
как вы любили и мое писание и меня», — писал Л. Н. Толстой. Тургенева очень, обрадовало и тронуло это письмо, и в первый же приезд в Россию он был у Толстого и потом писал ему: «Я чувствовал очень ясно, что жизнь, состарившая нас, прошла для нас недаром и что и вы и я — мы оба стали лучше, чем шестнадцать
лет тому назад, и мне было приятно это почувствовать». Тургеневу было в то время шестьдесят лет, но он выглядел гораздо старше; в глазах его, добрых и ласковых, чувствовалось утомление, какая-то затаенная грусть. Каждый приезд Тургенева на родину был большим праздником для множества людей. Не было, казалось, в России грамотного человека, который бы не читал и не перечитывал Тургенева. Вся русская жизнь 40—70-х годов проходила в его произведениях перед глазами читателей: родные и милые леса и рощи, поля и луга, города и села, деревни с их убогими избами, русские люди, которым, в это верил Тургенев, принадлежало будущее. И как-то изумительно просто и ясно, «по-осеннему прозрачно», как говорил Горький, умел писать обо всем этом Тургенев. Проза его звучит как музыка, часто говорили современники. «Кто поднимет оружие против автора «Записок охотника», «Муму», «Рудина», «Двух приятелей», «Постоялого двора» и т. д.
и т. д., тот лично оскорбляет каждого порядочного человека в России»,— писал Чернышевский вскоре после выхода в свет «Записок охотника». Царское правительство не любило Тургенева, и, когда он бывал в России, за ним устанавливался, строгий надзор; ему запрещалось выступать перед студенческой аудиторией и часто давался совет — поскорее покинуть столицу и уехать из России. В июне 1880 года Москва праздновала открытие памятника Александру Сергеевичу Пушкину, работы скульптора А. М. Опекушина. К этим пушкинским дням в Москве собрались писатели: Тургенев, Гончаров, Плещеев, Островский, Достоевский... Для Тургенева это был особенно значительный день — выше всех русских писателей ставил он Пушкина, прекрасно знал его, готов был говомечтал посвятить ему самое лучшее свое произведение и так до конца жизни не нашел ничего достойного памяти великого поэта. Москва в этот день выглядела празднично, хотя небо заволокло
тучами и моросил мелкий дождь. Толпы народа заполонили все улицы, бульвар, Страстную площадь. И вот заколебались веревки, медленно сползло вниз серое покрывало, и москвичи увидели на пьедестале из серого гранита великого Пушкина. Мимо памятника шли делегации, возлагались венки, говорились речи, и Тургенев
был несказанно счастлив положить и свой венок к подножию памятника. Он говорил свою речь о Пушкине взволнованно, проникновенно и стоял у его памятника «весь просветленный», как вспоминали современники.
Очень скоро после открытия памятника Тургенев уехал. В это время он уже чувствовал себя тяжело больным.
Но ни болезнь, ни старость не отчуждали его от жизни; тяжело ему было лежать целые месяцы неподвижно, слабел он с каждым днем, но не хотелось ему предаваться мрачным мыслям, не хотелось сдаваться. «Угадайте, что я всего более желал бы? — сказал он как-то. — Пять минут постоять и не ощущать боли». Чуть становилось ему легче, он снова принимался за работу — писал небольшие «стихотворения в прозе», почти все посвященные родине, о которой не переставал думать. «Когда вы будете в Спасском, — просил он одного из друзей, —
поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу,— родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу». И, может быть, теперь вспоминались ему иногда с особенной остротой слова, которые очень давно говорил один из героев его «Рудина»: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись». Тургенев умер 22 августа 1883 года в Буживале. Из Франции тело его было перевезено в Петербург и погребено на Волковом кладбище.
