.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Виссарион Григорьевич Белинский


Н.С.Шер "Виссарион Григорьевич Белинский"
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

На высоком берегу реки Чембар стояло небольшое село. За селом раскинулись поля, дубовые и березовые рощицы, лесочки, а подальше — широкие безлесные степи. Когда-то давно, по приказу царицы Екатерины II, в селе провели широкие и прямые улицы, выстроили казенный дом для государственных учреждений, поставили новую каменную церковь, и село Чембар превратилось в уездный город Пензенской губернии. Но вдоль широких чембарских улиц, за длинными плетнями, долго еще стояли обыкновенные избы, крытые соломой; на лужайках около домов паслись коровы и козы. В дождливую погоду улицы превращались в болота, по которым плавали утки, шлепали ребятишки. Ребятишек всех возрастов в Чембаре было много, а учиться им было негде, так как в городе не было школы. Родители побогаче отсылали своих детей учиться в соседний город, Пензу, а дети бедных родителей так и оставались неграмотными.
Жизнь в городе Чембаре была почти такая, какую описал Гоголь в своей комедии «Ревизор». Мелкие уездные чиновники брали взятки, обкрадывали казну, ели, пили, сплетничали и, кроме своего благополучия, ни о чем не думали. Жизнь шла серая, скучная.
В этот город поздней осенью 1816 года приехал Григорий Никифорович Белинский с женой и тремя детьми. Он был назначен сюда уездным лекарем. Здесь жили его родственники — семья чембарского служащего Петра Петровича Иванова, который и помог Белинскому устроиться на новом месте. Вскоре Григорий Никифорович построил для себя довольно просторный дом в центре города на Базарной площади, купил даже крепостных — дворового человека с женой и двух горничных. Прямой, честный, с резким, насмешливым характером, он никогда не унижался перед начальством, перед знатными людьми, взяток не брал, не ходил в церковь, любил читать книги. И за все это чембарские жители невзлюбили его.
Первые годы после приезда Григорий Никифорович очень много работал. Кроме службы, он еще бесплатно лечил больных, часто на свои деньги покупал им лекарства. В своей бане, что стояла за домом на огороде, он устроил больницу для крестьян, приезжавших из соседних деревень.
Пока дети были маленькие, он уделял им много внимания, сам следил за их воспитанием. Особенно любил старшего сына, Виссариона, гордился его умом, способностями, учил его латинскому языку, рассказывал о море, о военных походах — до переезда в Чембар он служил флотским врачом.
Но проходило время, и постепенно Григорий Никифорович превращался в чембарского обывателя, в «существователя», как называл таких людей Гоголь. Он стал пить, перестал интересоваться службой, детьми, все чаще и чаще ссорился с женой, малограмотной барыней. Старший сын, Виссарион, и его брат, Константин, росли вместе, но особой дружбы между ними не было. Робкий, малоспособный Константин так и остался на всю жизнь необразованным человеком, хоть и любил читать. Сестра жила у бабушки и тоже не училась. А между Виссарионом и младшими детьми была разница почти в десять лет. "Я в семействе был чужой", — много лет спустя говорил Белинский.
Недалеко от Белинских жили Ивановы — большая, дружная, хорошая семья. Здесь все было по-другому, чем в семье Белинских, и сюда часто убегал Виссарион, когда уж очень тяжело было дома. Сердечная и умная Федосья Степановна Иванова полюбила мальчика, стала для него второй матерью. Она так и подписывалась позднее в письмах к нему: «сестра и мать твоя». С детьми Ивановых, и особенно со старшим, Алексеем, Виссарион очень подружился. И всю жизнь потом Алексей был для него неизменным другом и приятелем.
Виссариону шел двенадцатый год, когда наконец в Чембаре открылось уездное училище и он стал ходить в школу. Вначале на всю школу был один учитель, учебных пособий было мало, мебели еще меньше, и учитель каждый день, приходя в класс, приносил с собой из дому свой стул. Но, к счастью, учитель попался добрый и умный и не так уж плохо учил детей всем предметам школьного курса. Правда, случалось, что, завидев во время урока в окно какого-нибудь знакомого, учитель оставлял учеников, а они, очень довольные, уходили всем училищем на реку купаться или просто домой. Постепенно появились в училище и другие учителя, и жизнь в школе стала налаживаться.
Виссарион учился прилежно, считался одним из лучших учеников и больше всех предметов любил географию и историю. Любовь к этим предметам осталась у него на всю жизнь, и позднее, как вспоминал один из братьев Ивановых, у Белинского была страсть украшать стены своей квартиры картами всех стран света и особенно картой России.
Но ничто в эти ранние годы детства не могло сравниться с той радостью, с тем наслаждением, какое давали ему книги. Какое счастье было бродить в базарный день по площади и среди крестьянских возов, в народной толпе увидеть разносчика, который в лубочном своем коробе хранил самые чудесные сокровища: «Бову-Королевича», «Еруслана Лазаревича», какой-нибудь «Песенник» с роскошными рисунками, «Повесть о приключениях английского Милорда Георга», детские книжки с картинками, иногда и «Робинзона Крузо».
«Когда я был ребенком, — вспоминал Белинский, — то до смерти любил сказки в лицах; эта страсть и теперь не охладела во мне». На всю жизнь сохранил Белинский память об этих первых прочитанных книгах, всю жизнь помнил тот день, когда, достав где-то «Милорда английского», читал его, укрывшись от всех на огороде.
«О, милорд! что ты со мною сделал? — вспоминая свое детство, писал он много лет спустя.—Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства... Я снова становлюсь ребенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу во двор родимого дома с тесовою кровлею, окруженный бревенчатым забором... А в доме — там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал, или не мечтал, или позднее не сочинял».
И какие пламенные чувства, какое страстное желание броситься сейчас же на помощь, защитить обиженных, уничтожить злодеев будили в нем эти первые прочитанные книги!
Дома у отца была небольшая библиотека, он сам любил читать. Но все книги этой библиотеки были уже много раз перечитаны. Случалось иногда найти какую-нибудь интересную книгу у товарищей, у знакомых, и тогда Виссарион жадно списывал чуть не всю ее для себя. Постепенно набралось у него множество тетрадей, и так составилась довольно большая рукописная библиотека. Пробовал он и сам сочинять стихи и вкладывал в них столько своих искренних детских мыслей, столько высоких чувств, что ему казалось: «стихи получаются не хуже, чем у Жуковского».
Ранняя страсть к чтению, к сочинительству помогала Виссариону жить. В доме становилось все неприютнее, все более одиноким чувствовал он себя в семье. Но зато как хорошо было уйти от всех семейных ссор и неприятностей на кухню! Здесь были у него друзья: крепостные слуги, которые любили и баловали его как могли, и мальчики-«оспенники». Этих мальчиков присылали из разных сел и деревень учиться у лекаря Белинского прививать оспу. Правда, мать иногда заставляла их работать по дому, но, в общем, выучившись «оспенному делу», они уезжали в деревню, а на их место приезжали другие.
Особенно интересно бывало в кухне в сумерках, когда, примостившись где-нибудь на лавке, мальчики слушали песни и сказки, бесконечные разговоры о деревне, о помещиках, о старых временах. «Оспенники» тоже привозили много разных новостей и слухов. Они рассказывали, как в деревнях крестьяне убегают от помещиков за Волгу, на Урал, в хлебные и свободные места, как часто их ловят, бьют плетьми, заковывают в кандалы, а они бунтуют и снова убегают. Часто говорили о том, как мучают детей. Рассказывали страшные истории, как один помещик убил мальчика за то, что он потерял утенка, а соседняя помещица до полусмерти избила девочку за то, что она пролила кринку молока, и потом девочка неизвестно куда пропала. Обо всем этом говорили шепотом, чтобы никто не услышал, и все знали, что Виссарион никому и ничего не передаст. А Виссарион, может быть, в эти минуты вспоминал беспокойные, грустные и злобные лица тех крепостных крестьян, которых привозили и пригоняли в базарные дни на площадь для продажи и обмена; может быть, думал о том, что и его друзей-«оспенников» могут замучить, продать, что и Авдотья и Василий, которых он так любит, тоже крепостные.
Однажды в чембарское училище приехал ревизор — это был известный в то время писатель Иван Иванович Лажечников. Он вспоминал позднее, что ему пришлось экзаменовать мальчика лет двенадцати, наружность которого с первого взгляда привлекла его внимание.
«Лоб его был прекрасно развит, в глазах светлелся разум не по летам; худенький и маленький, он между тем на лицо казался старее, чем показывал его рост. Смотрел он очень серьезно... На все делаемые ему вопросы он отвечал так скоро, легко, с такою уверенностью, будто налетал на них, как ястреб на свою добычу, отчего я тут же прозвал его ястребком... Я особенно занялся им, бросался с ним от одного предмета к другому... старался сбить его... Мальчик вышел из трудного испытания с торжеством... Я спросил: кто этот мальчик? «Виссарион Белинский, сын здешнего уездного штаб-лекаря».
Лажечников поцеловал Белинского, подарил ему книгу с надписью «За прекрасные успехи в учении», и его особенно поразило, что мальчик принял книгу «без особенного радостного увлечения, как должную себе дань, без низких поклонов, которым учат бедняков с малолетства».
Вот таким был Виссарион Белинский, когда в 1825 году увезли его в Пензу и определили в первый класс пензенской гимназии.
От Чембара до Пензы было сто двадцать верст. Ехали на лошадях, проезжали помещичьи усадьбы, сады с чуть пожелтевшими к осени листьями. Вокруг раскинулась степь с редкими перелесками; вдали мелькали крылья ветряных мельниц.
После Чембара Пенза с большими каменными домами, раскрашенными в разные цвета, с балконами на улицу показалась Виссариону великолепной.
Ни родных, ни знакомых у Белинского в Пензе не было, жить приходилось у разных хозяев, в скверных квартирах, в бедности. Через год в пензенскую гимназию поступил младший из братьев Ивановых — Дмитрий. Мальчикам сняли комнату в той квартире, где жили земляки-чембарцы — пензенские семинаристы. Хозяин попался неплохой, кухарка кормила сытно, а с семинаристами мальчики скоро подружились. К семинаристам часто ходили товарищи. Все они были старше Белинского, охотно помогали мальчикам в занятиях, любили спорить о разных философских вопросах, но очень скоро увидели, что в литературных познаниях Белинский их перерос. Они охотно слушали, когда он читал им статьи из журналов, высказывал свои мнения, делился впечатлениями, и нередко просили его проверить им сочинения.
Пензенская гимназия была очень мало похожа на чембарское уездное училище. Это был большой двухэтажный дом, со светлыми, просторными классами, с актовым залом, где стояли шкафы с книгами и приборами физического кабинета. Но, как и во многих других гимназиях России, были и в пензенской гимназии отсталые, невежественные учителя, которые мало интересовались своим делом, требовали, чтобы уроки заучивались слово в слово по учебнику.
Незадолго до поступления Белинского в гимназию директором ее стал человек умный, любящий свое дело, он сам следил за преподаванием, часто посещал уроки, старался научить детей любить науку. Ему удалось привлечь таких учителей, как Попов.
Попов преподавал естественную историю, для своего времени был очень образованным человеком, хорошо знал литературу. С первых же месяцев ученья он обратил внимание на Белинского. Его поражали острая любознательность мальчика, большая начитанность, его пытливый ум. «Скоро я полюбил его, — вспоминал Попов. — По летам и тогдашним отношениям нашим он был неравный мне, но не помню, чтобы в Пензе с кем-нибудь другим я так душевно разговаривал, как с ним, о науках и литературе».
Учитель истории, как говорили ученики, был у них толковый. «Господа! я не желаю, чтобы вы зубрили исторические уроки: читайте их внимательно, как хорошую сказку, и после рассказывайте своими словами», — советовал он.
Ученикам это нравилось, а исторический класс они называли «сказочным классом». Белинский, который по-прежнему больше других предметов любил историю, лучше всех рассказывал «исторические сказки». А учитель при этом удивлялся и говорил: «Хорошо, очень хорошо, отлично, очень вам благодарен. Скажите, откуда вы это вычитали?»
Конечно, не в гимназии, за партой, узнал многое Белинский. Лучшими его друзьями по-прежнему были книги. Читать в Пензе он стал гораздо больше —книги доставались здесь легче, чем в Чембаре. Журналы, альманахи, сочинения Пушкина, «Думы» Рылеева, басни Крылова, произведения Жуковского, Шекспира, Шиллера — все это читал тогда гимназист Белинский. Как всегда, многое из прочитанного переписывал для себя, пополняя свою рукописную библиотеку. К сожалению, очень мало тетрадей этой библиотеки сохранилось. Но из того, что дошло до нас, мы видим, как упорно трудился Виссарион, как любил он литературу. От третьего класса, например, сохранилась тетрадь в пятьдесят страниц, написанных мелким, убористым почерком, с таким заглавием: «Собрание разных стихотворений, тетрадь девятая». В этой тетради стихи Пушкина, Жуковского, Батюшкова, Дельвига... Почти все переписанное Белинский помнил наизусть — память у него была редкостная. А главное, он всегда вовремя и кстати умел применить в разговоре отрывок басни, стихотворение, пословицу.
Как-то вызвали отвечать одного из учеников, порядочного тупицу и лентяя; он долго стоял и молчал. Тогда Белинский начал, как бы про себя, декламировать строчки стихов Державина:
Осел всегда останется ослом,
Хотя осыпь его звездами;
Где надо действовать умом,
Он только хлопает ушами...

Весь класс разразился смехом. После уроков обиженный лентяй гонялся за Виссарионом, чтобы отплатить ему за его дерзость. Но все кончилось незлобной шуткой и возней. И если в Чембаре он как-то держался в стороне от товарищей, то здесь, в Пензе, стал гораздо общительнее, и товарищи любили его, называли философом.
Так же как и для большинства учащихся того времени, первым и любимейшим поэтом Белинского был Пушкин. Товарищи и учителя вспоминают, что он не расставался с Пушкиным и знал почти наизусть «Руслана и Людмилу», «Братьев разбойников», «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан», первые главы «Евгения Онегина» и множество мелких стихотворений.
«Помните ли вы то время нашей литературы, — писал он позднее, — когда она казалась такою живою, разнообразною, пестрою, богатою,— когда не было конца литературным новостям, не было конца изумлению и наслаждению читателя? Прекрасное то было время!.. Тогда явился исполин нашей поэзии, полный и могучий представитель русского духа в искусстве — Пушкин. Каждое его новое стихотворение, показывавшееся то в журнале, то в альманахе, расшевеливало все умы, настроенные ожиданием чудес его поэзии, было живою, чудною новостью...»
Еще гораздо больше волновали, заставляли задумываться те стихи Пушкина, которые не были напечатаны ни в журналах, ни в альманахах. Из дальней столицы самыми разными путями доходили до Пензы, как и до других провинциальных городов, вольнолюбивые стихи Пушкина, его бунтарская ода «Вольность», и не раз, конечно, гимназист Белинский повторял строки:
Тираны мира! трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Конечно, он не вполне еще понимал все значение и весь смысл этих стихов Пушкина, и песен Рылеева, и комедии «Горе от ума» Грибоедова, и всей той запретной литературы, которая в те годы так широко распространялась в списках. Но литература эта заставляла его о многом задумываться, а природная его пытливость, желание всегда и во всем самостоятельно разобраться помогали ему многое осознать в той тревожной и сложной жизни, которой жила в те годы Россия.
После войны 1812 года прошло больше десяти лет, но рассказы о войне ходили еще долго, и, подрастая, Белинский постоянно слышал о том, как пришел в Россию Наполеон, как горела Москва, как весь русский народ поднялся на защиту отечества. Он знал о славных делах Кутузова, о партизанах, которые, скрываясь в лесах, били французов, и, вероятно, не раз, как всякий мальчик, воображал себя героем, сам хотел совершать подвиги. Слышал он и о том, как кончилась война, как возвращались в деревни, села, города победители, как торжественно их встречали, как ждали свободы... А свободы все не было.
Чем старше становился Белинский, тем настороженнее, внимательнее прислушивался он ко всему. Вокруг ходили страшные рассказы о бунтах, пожарах, об Аракчееве, которого называли «притеснителем России» и ненавидели. Может быть, тайно, шепотом говорили о тех людях, которые придут, чтобы освободить народ. Виссариону хотелось верить, что такие люди есть, что есть справедливость на свете. Он не мог знать, конечно, ни о тайных обществах, ни о том, что уже давно лучшие русские люди мечтают избавить Россию от крепостного права, готовятся к борьбе.
Белинскому было четырнадцать лет, когда в Петербурге на Сенатской площади произошло восстание. Весть о восстании скоро дошла и до Пензы, потом стали доходить слухи об арестах, говорили, что хватают всех подозрительных людей, сажают в тюрьмы, что допрашивает их сам царь. Называли имена Пушкина, Рылеева.
«Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в Россию, пока во мне сохраняется дыхание жизни»,— сказал в день восстания царь Николай I. Жестоко расправился он с восставшими. Сотни людей были сосланы на каторгу, посажены на всю жизнь в крепостные казематы, пятеро казнены. Скоро и в Пензе стал известен приговор по делу декабристов. Передавали, что чембарцы братья Беляевы сосланы на каторжные работы, что арестовано много пензенцев, которые подозреваются в сочувствии восставшим. На улицах Пензы стали появляться незнакомые люди, высланные сюда на поселение. О них говорили, что это люди опасные, что за ними секретно наблюдает полиция.
Белинский, конечно, многого еще не понимал, многого не знал, но вместе со всей молодой Россией всей душой был на стороне людей, которые боролись за свободу.
«Я четырнадцатилетним мальчиком плакал об них и обрекал себя на то, чтоб отомстить их гибель», — много лет спустя, вспоминая свое детство, говорил писатель Александр Иванович Герцен, сверстник Белинского.
А разве он один так думал? В России росло новое поколение людей, охваченное одними мыслями и чувствами; жизнь их шла по пути, завещанному декабристами. И для Белинского после восстания декабристов яснее стал этот путь жизни. Он, как и раньше, много и жадно читал. Не навязывая своих мыслей товарищам, он часто пылко и «задорно», как говорили, спорил. Но спорил он не для того, чтобы только спорить, а чтобы самому себе уяснить какую-нибудь мысль, лучше ее понять. Если он с чем-нибудь не соглашался, то говорил: «Дайте подумаю, еще прочту», а если соглашался, то всегда уверенно отвечал: «Совершенно справедливо».
«В гимназии, по возрасту и возмужалости, он во всех классах был старше многих сотоварищей. Наружность его мало изменилась впоследствии: он и тогда был неуклюж, угловат в движениях. Неправильные черты лица его, между хорошенькими личиками других детей, казались суровыми и старыми. На вакации он ездил в Чембар, но не помню, чтобы отец его приезжал к нему в Пензу; не помню, чтобы кто-нибудь принимал в нем участие. Он, видимо, был без женского призора; носил платье кое-какое, иногда с непочиненными прорехами. Другой на его месте смотрел бы жалким, заброшенным мальчиком, а у него взгляд и поступки были смелые, как бы говорившие, что он не нуждается ни в чьей помощи, ни в чьем покровительстве...» Таким помнят Белинского товарищи и учителя пензенской гимназии.
Но не всем учителям нравился этот смелый, умный гимназист, который мог иногда уличить преподавателя в невежестве, в незнании предмета и тем самым ставил его в смешное положение. Эти учителя придирались к Белинскому, относились к нему враждебно. Учиться в гимназии становилось все неприятнее. Кроме того, он скоро понял, что по знаниям перерос и своих товарищей и многих учителей и что в гимназии делать ему нечего.
Он решил оставить гимназию и ехать в Москву, в университет. Для этого нужны были деньги, нужно было согласие отца; ни того, ни другого у него не было. И все-таки Белинский бросил гимназию и уехал в Чембар готовиться к университетскому экзамену. Тяжело было Белинскому жить в родной семье, где отец по-прежнему пьянствовал, ссорился с матерью, а младшие дети были так же заброшены, как когда-то старшие. Брат Константин по-немногу превращался в чембарского обывателя, но, единственный из всей семьи, он старался понять Виссариона и был ему глубоко предан.
Белинскому было восемнадцать лет, и он был уже широко образованным человеком, а одинокая, нелегкая жизнь в Пензе усилила в нем природные черты характера: настойчивость, чувство собственного достоинства, самостоятельность мысли, отвращение ко всему несправедливому.
«Если при мне рассказывали о несправедливости, гонениях, жестокостях сильных над слабыми, о злоупотреблениях властей,— то ад бунтовал в груди моей...» — так говорил герой той драмы, которую в это время обдумывал Белинский.
Все эти годы он продолжал писать, главным образом стихи, но, хоть и называли его в гимназии поэтом, стихи получались у него плохие.
«Имею пламенную, страстную любовь ко всему изящному, высокому, имею душу пылкую и, при всем том, не имею таланта выражать свои чувства и мысли легкими, гармоническими стихами. Рифма мне не дается и, не покоряясь, смеется над моими усилиями; выражения не уламываются в стопы, и я нашелся принужденным приняться за смиренную прозу. Есть довольно много начатого — и ничего оконченного и обработанного»,— так говорил он в девятнадцать лет в письме к своему бывшему учителю М. М. Попову.
Все это начатое и необработанное лежало пока в ящике стола, а сам Виссарион усиленно готовился к экзаменам — изучал главным образом языки, без знания которых нельзя было поступить в университет. Все свободное время он проводил у Ивановых.
Старшая сестра Ивановых, Екатерина Петровна, занималась с ним французским языком. Она мало походила на чембарских девушек — много читала, занималась самообразованием. Виссарион носил ей книги, обсуждал их вместе с нею, говорил, что женщины должны быть образованными, иметь право учиться наравне с мужчинами.
Они очень подружились, и хотя Екатерина Петровна была старше Белинского лет на пять, но часто называла его: «Мой любезный наставник», а позднее, когда он уехал, писала ему: «Пожалуйста, продолжайте по-прежнему сообщать мне через письма некоторые познания и наставляйте меня своими полезными советами».
Еще ближе сошелся Виссарион со всей семьей Ивановых и с той молодежью, которая бывала у них в доме. Серьезные разговоры о книгах, о жизни, о России сменялись здесь веселым катаньем с гор, вечерними играми и танцами, в которых неуклюжий и сутуловатый Виссарион больше ходил скорым шагом, чем танцевал. Но зато, когда он был в духе, то неугомонной веселости его не было конца. Он с увлечением устраивал спектакли. Театр стал его страстью, после того как он первый раз в Пензе попал в него. Одно время он даже мечтал стать актером и говорил: «Сделаться актером — значит для меня сделаться великим человеком». Но актерских способностей у него никаких не было, и обычно он удовлетворялся скромной ролью суфлера.
Прошло около восьми месяцев с тех пор, как он ушел из гимназии. Отец наконец согласился на его отъезд, но денет дал мало. Это не пугало Виссариона, он знал, что в Москве придется ему нелегко. Но как уехать? Кто-то сказал ему, что один из родственников также едет в Москву поступать в университет. Виссарион упросил, чтобы тот взял его с собой под видом крепостного слуги, — тогда можно будет проехать даром. Родственник согласился. Во второй половине августа 1829 года, оставив без особого сожаления родительский дом, Белинский уехал в Москву.
Путешествие продолжалось долго — около недели. Проезжали города, села, деревни. Переправлялись через реки, останавливались на постоялых дворах, любовались восхитительными видами и наконец 22 августа подъехали к Москве.
«Мы въехали в заставу. Сильно билось у меня ретивое, когда мы тащились по звонкой мостовой. Смешение всех чувств волновало мою душу. Утро было ясное. Я протирал глаза, старался увидеть Москву и не видел ее, ибо мы ехали по самой средственной улице. Наконец приблизились к Москве-реке, запруженной баркасами. Неисчислимое множество народа толпилось по обеим сторонам набережной и на Москворецком мосту. Одна сторона Кремля открылась пред нами. Шумные клики, говор народа, треск экипажей, высокий и частый лес мачт с развевающимися разноцветными флагами, белокаменные стены Кремля, его высокие башни — все это вместе поражало меня, возбуждало в душе удивление и темное смешанное чувство удовольствия. Я почувствовал, что нахожусь в первопрестольном граде — в сердце царства русского», — писал Белинский.
Для него наступила новая пора жизни. Много надежд было связано с Московским университетом. В те годы по всей России молодежь мечтала о Москве. Учиться в Московском университете казалось высшим счастьем, а жизнь студенческая и даже все связанные с нею трудности и лишения привлекали необычайно. Белинскому предстояла очень скудная и трудная жизнь.
Денег с собой он привез мало и уже к концу месяца писал домой: "Я во всем признаюсь: признание есть исправление половины вины. Я издержал все деньги до копейки. Впрочем, сие мотовство произошло не от беспорядочного поведения или чего-нибудь подобного, но единственно от ветрености и неосторожности, от незнания цен и бесстыдства московских продавцов."
Но он не написал, что большую часть денег истратил на книги и театр, что одним из любимых его занятий с первых дней московской жизни стало посещение книжных лавок, где он часами рылся в старых и новых книгах.
Осенью Белинский держал экзамен, выдержал его хорошо и был зачислен студентом Московского университета. Теперь надо было думать о том, чем жить. Когда Белинский ехал в Москву, ему казалось, что здесь он легко найдет заработок, будет жить самостоятельно, независимо. Но оказалось, что все это не так просто, — заработка не было никакого, и пришлось подавать заявление университетскому начальству, чтобы его приняли на казенный счет — на «казенный кошт», как говорили тогда. Казеннокоштные студенты обязаны были после трехлетнего обучения в университете служить шесть лет там, где укажет начальство.
А Белинский, так же как и многие другие казеннокоштные студенты-разночинцы — сыновья врачей, мелких чиновников, учителей, — думал после окончания университета посвятить себя широкой и свободной деятельности на пользу родине, мечтал совершать подвиги для освобождения народа, и, конечно, его не привлекала в будущем служба по приказу начальства. Но у Белинского другого выхода не было. Он дал подписку, что ни в каких тайных кружках не состоял и не состоит, что обязуется подчиняться всем правилам, и, собрав свои скудные пожитки, переехал в одиннадцатый номер университетского общежития, где жили такие же, как он, бедняки-студенты.
В небольших номерах помещалось по семнадцать — девятнадцать человек. Зимой в номерах общежития было так холодно, что вода на столах замерзала, спать приходилось на жесткой подстилке; вместо одеяла многим служила летняя шинель. Одежду выдавали редко, да и та часто была уже поношенная.
«Я весь обносился, — вскоре писал Белинский родным, — шинелишка развалилась, и мне нечем защищаться от холода, новой никогда не дадут».
Кормили так мерзко, что даже всегда голодные студенты отказывались есть «гнусную» казенную пищу. Не раз студенты возмущались, писали заявления, — ничего не помогало. Однажды, сговорившись, они решили не ходить в столовую. Явилось начальство, усмотрев в этом отказе бунт; прошло в одиннадцатый номер, где жил Белинский, и начался допрос.
«Зачем вы ехали в университет и поступали на казенный счет?» — спросил разъяренный инспектор, обращаясь к одному из студентов. «Я ехал в университет, — отвечал он, — не для одних обедов, а для образования; но так как университет — высшее учебное заведение в государстве, то я предполагал, что и самое содержание будет соответствовать его значению».
«В солдаты его!» — закричал инспектор. Отдавать студента в солдаты он не имел никакого права, и студенты одиннадцатого номера держались твердо и отвечали смело. Может быть, на некоторое время и улучшилось питание казеннокоштных студентов, но вообще жизнь их была полуголодная.
Кроме казеннокоштных, учились в университете и своекоштные студенты — они жили дома. Многие из них приезжали на лекции на своих лошадях, с гувернерами, одевались франтовато, носили белоснежные воротнички. Часто попадали они в университет, почти не сдавая экзаменов, пользуясь связями со знатными людьми.
Московский университет, который с самого своего основания был центром русского просвещения, который называли «питомником декабризма», рассадником свободной мысли, в годы, когда учился Белинский, переживал тяжелое время. Царь Николай I, напуганный и потрясенный восстанием декабристов, всюду видел измену, везде чудились ему тайные общества, зловещие признаки новых восстаний. Из Москвы тайные агенты постоянно доносили, что необходимо сосредоточить внимание на студентах, что молодежь заражена новыми идеями, что она «рассуждает», что тайная полиция напала на след нескольких дурных сборищ.
Царь ненавидел Московский университет, называл его «хаосом», студентов считал бунтовщиками и, говорят, когда бывал в Москве, даже не ездил мимо университета — вероятнее всего, боялся, так как был очень труслив. Если бы было возможно, он разогнал бы весь университет, но так как этого сделать было нельзя, то по его повелению изгонялись из университета лучшие профессора, исключались беспокойные студенты. А среди оставшихся в университете профессоров было много бездарных, трусливых невежд, которые читали свои лекции одинаково из года в год по устаревшим учебникам. Они доказывали, что русский народ любит свое крепостное право и навеки предан богу на небе и царю на земле. Но к некоторым профессорам, как, например, к профессору русской словесности Алексею Федоровичу Мерзлякову, Белинский сохранил уважение на всю жизнь и с интересом слушал его лекции. Поэт и талантливый ученый, Мерзляков увлекательно рассказывал о произведениях старой и новой литературы. Сочинения Пушкина тогда в программу не входили и упоминать о них не очень полагалось, но Мерзляков не раз говорил студентам о великом поэте и, как они вспоминают, с восторгом читал им «Братьев разбойников».
Очень скоро Белинский понял, что университет не даст ему тех знаний, которые он мечтал получить. Он много читал, усиленно занимался языками, усердно заполнял свои тетради выписками из произведений разных писателей. Особенно много в его тетрадях стало появляться теперь новых стихотворений современных поэтов. Здесь были и лирические стихи о любви, о природе, о цветах и небе и много стихотворений, посвященных родине, которые звали на борьбу, говорили о том, каким должен быть поэт.
Скоро и хорошо сошелся Белинский с товарищами. Как всегда, где бы он ни был, его окружали люди. Он с жадным любопытством вглядывался в каждого человека, никогда не оставался равнодушным к чужому горю и чужой радости. Случалось, ошибался в людях: был он, как говорили друзья, очень доверчив и добродушен. Товарищи любили его.
Он писал как-то родным: «Вы спрашиваете: любят ли меня студенты? С удовольствием отвечаю, что я успел снискать любовь и даже уважение многих из них».
В университете жизнь в эти годы шла шумная и бурная. Студенты объединялись в кружки. Революционный кружок друзей образовался вокруг Герцена и Огарева; у Лермонтова был свой кружок. В одиннадцатом номере, где жил Белинский, почти каждый вечер собирались студенты, шли оживленные разговоры, которые часто переходили в ожесточенные споры. Иногда среди споров кто-нибудь затягивал песню. Особенно любил Белинский студенческую песню поэта Николая Михайловича Языкова «Пловец».
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.

Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней,
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.

Да, будет буря. Это уже понимал молодой Белинский и вместе с товарищами мечтал о ней. Жадно читал он газеты, журналы, узнавал окружающую жизнь. Каждое утро дружной студенческой семьей пили чай в плохоньком «Железном трактире» напротив университета. Здесь выписывались для посетителей газеты, и студенты знали, что трактирные служители приберегут для них свежие номера — денег на выписку газет у студентов не было. И снова обсуждения, споры. О чем? О своих студенческих делах и событиях, о лекциях и профессорах, о литературе, о недавно открытом Малом театре и великолепном актере Щепкине, которого ходили смотреть, отдавая свои последние гроши, о прекрасном будущем родины.
«Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетрадки запрещенных стихов ходили из рук в руки, запрещенные книги читались с комментариями, и при всем том я не помню ни одного доноса из аудитории, ни одного предательства», — вспоминал Герцен, бывший тогда студентом.
За стенами университета, на улицах Москвы, шла своя жизнь. Студент Белинский любил иногда после ночи, проведенной за книгами, побродить по Москве. Фонарщик только что потушил редкие фонари, и легкий дымок от конопляного масла, в котором горели светильники, стоит еще над фонарными столбами.
Он идет медленно, проходит мимо полосатой будки на перекрестке; будочник в высокой шапке, вооруженный алебардой — топором на длинной палке, — тупо смотрит ему вслед. Изредка у тротуара встрепенется от дремоты «Ванька», извозчик, и, взглянув сонными глазами на студента, снова погрузится в дремоту, а на спине у него блестит бляха с номером. Москва ранним утром кажется странной, необычной, будто идешь по незнакомому городу. Вот Театральная площадь, Большой театр, строгий, величавый, со своими бронзовыми конями над фронтоном. А как много связано высоких дум, переживаний с Малым театром, который скромно стоит рядом! Здесь Белинский впервые увидел Щепкина, Мочалова и, может быть, впервые серьезно задумался над вопросами русского театра.
От Театральной площади поднимается он вверх на Никольскую к Торговым рядам. Уже тянутся возы с товарами, уже распахиваются растворы лавок, снуют мальчишки, степенно идут и едут купцы. На Красной площади, мощенной булыжником, Торговые ряды украшены колоннадой, а перед нею — памятник русским патриотам Минину и Пожарскому. Долго стоит перед памятником Белинский. Мысли его обращаются к далекому прошлому, перед его умственным взором проходят годы, века, люди и события.
На улицах становится все оживленнее. С озабоченными лицами спешат ремесленники, мелкие служащие, сидельцы книжных лавок, чиновники с завязанными в платки деловыми бумагами. Просыпается Москва. Белинский возвращается в университет, в свой одиннадцатый номер.
Летом 1830 года, после первого университетского курса, он собрался ехать на вакации домой. Долго ждал из дому хоть немного денег на дорогу, но они пришли уже после того, как он пристроился к какому-то обозу с товаром, который отправляли чембарские купцы. Отца с матерью он застал постаревшими, притихшими.
С Ивановыми встретился радостно — память сердца всегда отличала Белинского, он душевно встречал друзей своего детства, всегда любил их, часто писал им из Москвы. В Чембаре пробыл он до конца августа и в Москву попал в сентябре, опоздав к занятиям.
За опоздание Белинский получил строгий выговор, а ректор приказал: «Заметьте этого молодца; при первом случае его надобно выгнать». Ведь Белинский был бедняк, сын какого-то уездного штаб-лекаря, и при этом очень беспокойный студент, с ним не надо было церемониться. А Белинский никогда, даже мальчиком, не позволял никому унижать свое человеческое достоинство.
Осенью в Москве началась холера. Университет решено было закрыть. Перед тем как расстаться, студенты всех курсов собрались на большом университетском дворе. Все были взволнованы и возбуждены. Прощались с медиками — их направляли на работу в больницы, холерные бараки.
Казеннокоштных студентов оставляли в общежитии — им запрещено было выходить за ограду университета. Москва опустела, многие уехали, а те, кто остался, боялись выходить на улицу. Над городом стоял тревожный гул похоронных колоколов.
Ходили слухи о том, что на окраинах Москвы и в других городах, селах, где свирепствовала холера, начались холерные бунты, что крестьяне, рабочие, мелкие ремесленники избивают врачей, разоряют больницы. Они были уверены в том, что господа нарочно заражают воду и морят голодом простой народ.
В эти неспокойные холерные месяцы казеннокоштные студенты как-то теснее сплотились между собой; они не унывали в своем карантинном заточении, особенно словесники, жившие в одиннадцатом номере. Одиннадцатый номер, «зверинец», как насмешливо назвал его один из начальников, всегда привлекал студентов других номеров и постоянно был полон народу.
Но эти сборища приняли теперь немного другой характер. Белинский и его товарищи решили устроить литературное общество, где бы можно было читать свои сочинения, переводы, критиковать их. Может быть, здесь же иногда прочитывались пьесы для постановки, распределялись и обсуждались роли. В одной из опустевших зал университета студенты соорудили сцену, ставили пьесы, сами играли женские роли. Говорят, на этих спектаклях бывал Михаил Семенович Щепкин и даже помогал на репетициях.
А Белинский, так же как в Пензе, был только суфлером. Несмотря на страстную любовь к театру, ни одной роли он не мог сыграть хорошо. И, вероятно, эта любовь к театру, и литературный кружок, и желание поскорее увидеть свое произведение на сцене заставили его так напряженно работать над драмой «Дмитрий Калинин», которую он начал еще в Чембаре. Он писал ее «со всем жаром сердца, пламенеющего любовью к истине, со всем негодованием души, ненавидящей несправедливость», и, конечно, вложил в нее все самые задушевные свои мысли.
Дмитрий Калинин — молодой крепостной, отпущенный на волю, получивший образование. Он мечтатель, человек пылкий, мятежный, ненавидит слово «раб» и всех тех, кто оковал его цепями рабства. В конце пьесы, узнав, что его отпускная украдена, он кончает самоубийством. «Свободным жил я, свободным и умру», — говорит он перед смертью.
Несколько вечеров подряд читал в литературном кружке свою драму Белинский; читал страстно, вдохновенно. Правда, недостатков в пьесе было много, и Белинский понял это позднее, но тогда она казалась ему значительной и очень нравилась. Его слушали с восторгом — пьеса, проникнутая такой страстной ненавистью к крепостничеству, такая острая и смелая, увлекла всех.

продолжение рассказа...