Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
4. Борьба идейных течений в критике и журналистике 1859-1862 гг.
Общественный подъем, начавшийся в России после Крымской войны, достиг своей вершины в 1859—1862 гг. Это было время, когда слухи о предстоящей реформе окончательно убеждали народные массы в том, что пришел конец старому строю, и они с нетерпением ждали решительных перемен, а на проведение помещичьей реформы ответили массовым сопротивлением; когда революционно-демократическая интеллигенция усилила идейную борьбу со всем помещичьим лагерем, а затем начала переходить к созданию тайных революционных организаций; когда широкие слои дворянства были возбуждены предстоящими переменами - и частично втянуты в активную политическую деятельность, причем отдельные представители дворянства начинали даже выступать с открытыми требованиями политических реформ. Характерной чертой этого времени было дальнейшее, и уже не только идейное, но и политическое размежевание революционной демократии и дворянского либерализма. Все Это нашло свое отражение в расцвете передовой журналистики и в ее усиливавшемся влиянии на общество. «Современник» приобрел в эти годы огромный успех у читающей публики и стал самым популярным журналом в стране. Если в 1858 г. он выпускался в количестве 4900 экземпляров, то к 1861 г. его тираж вырастает до огромной по тому времени цифры — 7100 экземпляров. С 1859 г. «Современник» стал называться журналом «литературным и политическим», и в его составе появился новый раздел «Политика», в котором Чернышевский часто давал обозрение политической жизни Западной Европы и Америки, а через год — другой новый раздел «Внутреннее обозрение». Сохранился также раздел «Петербургская жизнь. Заметки Нового поэта» (И. И. Панаева). По инициативе и при активном участии Добролюбова в составе журнала с того же 1859 г. стал печататься также сатирический отдел под особым заглавием «Свисток» (всего было опубликовано 9 выпусков). «Свисток» был боевым, атакующим отделом «Современника». В нем печатались сатирические статьи, фельетоны, стихотворения, пародии, направленные против взглядов, нравов, литературы либерально-помещичьего лагеря. Само заглавие отдела выражало вызывающе-насмешливое отношение писателей-демократов ко всему дворянско-бюрократическому строю. В условиях цензурного гнета эту насмешку приходилось скрывать. Но она становилась особенно язвительной именно тогда, когда выступала под прикрытием внешней благонамеренности. Так, во «Вступлении» к «Свистку» Добролюбов писал: «Читателю да будет известно, что мы свистим не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств, от сознания красоты и благоустройства всего существующего...». «Наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и литературе» (1).
Наиболее активными сотрудниками «Свистка» были Добролюбов, Некрасов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, В. Буренин, писавшие под различными псевдонимами. Так, Добролюбов выступал как прозаик-фельетонист с «Письмами из провинции» под псевдонимом Д. Свиристелов и как поэт с сатирическими стихотворениями за подписью Конрад Лилиеншвагер. Иногда он скрывался даже под двумя псевдонимами. Так, в № 3 он поместил «Четыре стихотворения Якова Хама. Перевод с австрийского К. Лилиеншвагера». Основным содержанием его выступлений было ироническое разоблачение ограниченности и пустоты либе- ---------------------------
1. «Современник», 1859, № 1, с. 183—184. ----------------------------- ральной «гласности» и либерального «обличительства», выступавшего против мелких и частных проявлений несправедливости, чтобы отвести глаза общества от решающих социальных противоречий. В 1860 г. на страницах «Свистка» появился еще один псевдоним — «Козьма Прутков», под которым скрывались четыре автора — поэт А. К. Толстой и трое братьев Жемчужниковых, Алексей, Александр и Владимир, — объединившиеся в своем сатирическом творчестве. Впервые они выступили под этим псевдонимом еще в 1854 г., опубликовав в «Современнике», в пяти выпусках «Литературного ералаша», «Досуги Козьмы Пруткова», состоявшие из его «Мыслей и афоризмов», «Новых афоризмов» и других комических и пародийных произведений. Участниками «Свистка» они стали, напечатав в нем пародийные стихотворения и басни Пруткова под общим заголовком «Пух и перья», а также сатирическую оперетту и другие произведения. Они создали для своего псевдонима не только фамилию, но и биографию, и даже своеобразный облик, представляя Козьму Пруткова глупым, но самодовольным чиновником, изрекающим на вид нелепые, а по сути дела язвительные афоризмы. Некоторые из этих афоризмов по своей меткости и остроумию вошли затем в литературный обиход. Например: «Смотри в корень», «Если у тебя есть фонтан, заткни его», «Специалист подобен флюсу: его полнота одностороння» и т. д. Участвуя в «Свистке», эти поэты не были единомышленниками его основных сотрудников. Они лишь сходились с ними отчасти в критике либеральных и бюрократических нравов, вытекавшей из их консервативно-оппозиционных убеждений. Важной и характерной чертой «Современника» в эти годы был продолжавшийся рост числа сотрудников демократической ориентации. Помимо участвовавших в журнале и в предыдущие годы М. Михайлова, М. Салтыкова-Щедрина, Н. Успенского, П. Вейнберга, А. Плещеева, В. Курочкина, с конца 1858 г. в нем начал сотрудничать публицист Г. 3. Елисеев; с начала 1859 г.— М. А. Антонович; с середины 1860 г.— публицисты Ю. Жуковский и Н. Серно-Соловьевич; с 1861 г. — публицисты В. Обручев, Н. Шелгунов, прозаик Н. Помяловский и поэт Д. Минаев; с 1862 г. — прозаик В. Слепцов, поэт-петрашевец С. Дуров, поэт В. Буренин. Но дело было не только в этом неуклонном количественном росте. Чернышевский и Добролюбов, ставшие с 1859 г. соредакторами журнала, вели его как журнал революционно-демократический. Они умели, как писал Ленин о Чернышевском, проводить «через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей» (1). -------------------------------
1. Ленин В. И. «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция.— Полн. собр. соч., т. 20, с. 175.
-------------------------------- Такая общая ориентация журнала беспокоила и раздражала многих старых его сотрудников, людей с либеральными и консервативными взглядами. Сознавая, что положение Чернышевского и Добролюбова в журнале стало настолько крепким, что о вытеснении их более не могло быть и речи, они сами стали постепенно прекращать сотрудничество в «Современнике». В 1858 г. последний раз выступает в журнале Некрасова Л. Толстой (повесть «Альберт»). 1859 г. был последним годом сотрудничества большинства поэтов, творивших под лозунгом «чистого искусства»: А. Фета, А. Майкова, Н. Щербины; продолжает печататься в журнале только Я. Полонский. В начале 1860 г. еще печатаются И. Тургенев (статья «Гамлет и Дон-Кихот») и И. Гончаров (главы из «Обрыва») и до конца года сотрудничает Д. Григорович (повесть «Пахатник и бархатник»), а затем уходят и они. Поводом разрыва Тургенева с «Современником» послужила статья Добролюбова о романе «Накануне» и отказ Некрасова сделать в ней некоторые сокращения по требованию Тургенева. Причиной же разрыва было углубившееся идейное расхождение Тургенева с редакцией «Современника» и его заранее намеченный переход в журнал Каткова.
С 1861 г. никто из названных писателей уже не сотрудничает в «Современнике». Но редакция журнала, не желая упускать крупных писателей, еще надеется на их возвращение и даже печатает имена некоторых из них в списке сотрудников. Только в конце года, объявляя читателям о перспективах издания журнала на 1862 г., она спокойно и трезво подводит итоги происшедшим переменам. «Направление «Современника», — писала она, — известно его читателям. Продолжая, по мере возможности, развивать это направление, редакция в последние годы должна была ожидать изменения своих отношений к некоторым из сотрудников... которых произведения в прежнее время, когда еще направления не обозначались так ясно, нередко с удовольствием встречаемы были читателями в нашем журнале. Сожалея об утрате их сотрудничества, редакция однако же не хотела, в надежде на будущие прекрасные труды их, пожертвовать основными идеями издания, которые кажутся ей справедливыми и честными, и служение которым привлекает и будет привлекать к ней новых свежих деятелей и новые сочувствия...».
И далее редакция называет целый ряд писателей, «пользующихся постоянным сочувствием публики», сотрудничество которых «вполне обеспечено в будущем году» (1). Это — Островский, Салтыков (Щедрин), Плещеев, Станицкий, Н. Успенский, М. Вовчок, Помяловский и даже Григорович. Первые пять действительно печатаются в «Современнике» в 1862 г. Место умершего Добролюбова в критическом отделе занимает теперь Антонович, который ------------------------------- 1. Современник», 1861, № 12 --------------------------------- выступает с резкой, односторонне-отрицательной оценкой нового романа Тургенева «Отцы и дети» в статье «Асмодей нашего времени». Огромную роль в борьбе русской передовой общественности
предреформенного времени против самодержавного государства сыграла также бесцензурная, нелегально пересылаемая через границу газета «Колокол», издававшаяся Герценом и Огаревым в Лондоне. «Колокол» начал выходить с июня 1857 г., сначала один раз в месяц, через полгода — дважды в месяц, а с лета 1859 г. иногда даже каждую неделю. Его основная задача заключалась в том, чтобы сообщить русскому обществу и выставить на публичный позор наиболее вопиющие проявления произвола и насилия над русским народом со стороны помещиков, царских чиновников и особенно высших властей, которые в самой России не предавались гласности. В «Предисловии» Герцен заявлял, что «Колокол» «будет звонить, чем бы ни был затронут — нелепым указом или глупым гонением раскольников, воровством сановников или невежеством сената. Смешное и преступное, злонамеренное и невежественное — все идет под «Колокол» (1). В стихотворном «Предисловии» к «Колоколу» Огарев писал: И он гудеть не перестанет, Пока — спугнув ночные сны — Из колыбельной тишины Россия бодро не воспрянет И крепко на ноги не станет...
Материал для разоблачения самодержавия доставляли Герцену его многочисленные корреспонденты в России. Герцен пользовался этими материалами для создания своих коротких, сжатых, но очень острых памфлетов, полных глубокой политической страстности и поражавших блеском своей публицистической формы. На русских читателей и общественное мнение «Колокол» производил потрясающее впечатление. Он расходился по всей стране в количестве, достигавшем 2500 экземпляров. Им зачитывались и демократически мыслящие читатели, и либералы, и люди, колеблющиеся или только пробуждающиеся к политическим интересам. И так как «Колокол» беспрепятственно выходил и неуклонно переправлялся в Россию из месяца в месяц, из года в год, то читатели стали постепенно рассматривать его как некую идейно-политическую силу, не только независимую от реакционных властей, но и как бы стоящую над ними. Картина русской жизни, которую рисовал «Колокол», была поистине убийственна для правящих кругов. Она выражала и вызывала гневное отрицание самого принципа самодержавной, бюрократически-помещичьей власти. И это привлекало к «Колоколу» глубокое сочувствие революционно-демократических слоев.
------------------------------------ 1. Герцен А. И. Собр. соч., т. 16. 1958, с. 8.
------------------------------------ А между тем начало издания «Колокола» почти совпало с временным усилением во взглядах Герцена и Огарева реформистских иллюзий, что было характерно для них как дворянских революционеров. Если в первом номере газеты Герцен угрожает правительству за его медлительность народным восстанием и «реками крови», то в феврале 1858 г., увлеченный торжественными заявлениями правительства о проведении крестьянской реформы, он пишет, обращаясь к царю: «Ты победил, Галилеянин!» и называет Александра II «мощным деятелем, открывающим новую эру для России» (1). Герцен с особенным сочувствием относится теперь к либерально-дворянскому движению, извиняя его слабость и половинчатость политической неопытностью и оправдывая его поверхностно-обличительные выступления. Все это мешало Герцену правильно понять политическую позицию «Современника» и его критику либералов. Недовольство Герцена особенно обострилось весной 1859 г., когда начал выходить «Свисток» и появилась статья Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», а затем и статья «Что такое обломовщина?». В ответ на это он печатает в «Колоколе» в начале июня предостерегающую статью «Very dangerous» («Очень опасно!»). В ней он выступает против тех, кто «при большом театре ставит особые балаганчики для освистывания первых опытов свободного слова литературы», и берет под защиту Онегиных и Печориных, над которыми «шпыняют» теперь «наши литературные фланкеры последнего набора» (2). Он считает это «пустым балагурством», которое «скучно и неуместно», и предупреждает, что «по этой скользкой дороге можно досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (чего боже сохрани) и до Станислава на шею!» (3) В либеральных кругах восхищались этой статьей, а в редакции «Современника» решили, что пришло время по существу объясниться с Герценом. С этой целью Чернышевский 17 июня 1859 г. выехал в Лондон и в конце месяца встретился там с Герценом. Между ними произошел спор, в результате которого каждый остался при своем мнении. Чернышевский в письме из-за границы с возмущением назвал Герцена «Кавелиным в квадрате». В октябре 1860 г. Герцен выступил в «Колоколе» со статьей «Лишние люди и желчевики», в которой снова резко высказался против критиков либерализма. Он развивал основную мысль статьи «Very dangerous». По его мнению, «лишние люди» не были виноваты, а были лишь несчастными жертвами «николаевского тридцатилетия», осознавшими постепенно «страшную истину», «что не только правительство против них, но... и народ не с ними», и вставшими перед выбором или «идти на службу, или сложить руки и сделаться лишними, праздными» (4). К категории «николаев- --------------------------------------- 1. «Колокол», 1858, № 9. 2. Герцен А. И. Собр. соч., т. 14. 1958, с. 116, 118. 3. Там же, с. 121. 4. Там же, с. 320. -------------------------------------
лишних людей» он причислял и себя, и Чаадаева, и И. Киреевского, и даже Н. Полевого. И всем «лишним людям» 30— 40-х годов он противопоставлял «желчевых людей» 60-х годов. Они будто бы тоже жертвы конца николаевской реакции, испорченные «канцелярией и казармой». «Это,— пишет Герцен, — люди озлобленные, больные душой и телом, люди зачахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья...». По мнению Герцена, «желчевики» так же скоро сойдут со сцены, как уже сошли с нее «лишние люди» (1). Обе статьи Герцена явились его политической и тактической ошибкой. Герцен представлял себе дело так, что революционеры-демократы являются лишь «одним из крайних выражений» того общего «направления», которое он сам возглавляет (2). На самом же деле революционная демократия уже стала самостоятельным идейным течением на новом этапе освободительной борьбы, политически более зрелым и дальновидным, чем течение дворянской революционности.
И Герцен скоро это понял и с этим согласился. Еще за полгода до второй статьи Герцена в защиту «лишних людей» в «Колоколе» было опубликовано письмо за подписью «Русский человек». Неизвестный автор этого письма убеждал Герцена в необходимости изменить свои позиции. Указывая, что «сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей», он писал: «Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь!» (3). Но не критика демократов, а политика царского правительства все более заставляла Герцена осознавать ложность своей позиции. Все яснее становилось, что освобождение крестьян подготавливается крепостниками в своих интересах. Однако Герцен сдался не сразу. Даже «Положение» 19 февраля 1861 г., провозгласившее отмену крепостного права, он приветствовал статьей «Манифест» и назвал в ней Александра II «освободителем».
И только кровавые расстрелы в Польше весной того же года, а также изучение «Манифеста» привели Герцена и Огарева к пониманию того, на что способен царь-«освободитель» и какое «освобождение» он дал народу. «Вам достаточно было сорока дней, чтобы из величайшего царя России, из освободителя крестьян сделаться простым убийцей, убийцей из-за угла», — с негодованием обращался теперь Герцен к Александру II (4). «Старое крепостное право заменено новым», — писал Огарев в «Колоколе» летом
------------------------------------- 1. Герцен А. И. Собр. соч., т, 14, с. 322-323. 2. См.: Там же, с. 239
3. «Колокол», I860, № 64 4. Герцен А. И. Собр. соч., т. 15, с. 82. -------------------------------- 1861 г. «Вообще крепостное право не отменено. Народ царем обманут» (1). Осознав это, Герцен и Огарев всецело отрешились от своих либеральных иллюзий и окончательно перешли в стан русской демократии, чтобы «вольным русским словом» бороться против реформы и ее последствий. Так завершилось историческое развитие русской дворянской революционности.
Несмотря на широкую популярность «Колокола» до реформы, он не был органом революционной демократии. Поэтому революционно-демократические круги Петербурга создали в 1859 г. свой сатирический журнал, который сразу приобрел в идейной борьбе не меньшее значение, чем «Колокол». Это был еженедельник «Искра», издававшийся поэтом В. Курочкиным и художником-карикатуристом Н. Степановым. Большую роль в издании «Искры» играл Г. Елисеев, который вел цикл сатирико-публицистических статей под названием «Хроника прогресса». В журнале принимали особенно активное участие поэты Д. Минаев, Н. Курочкин, П. Вейнберг, В. Богданов, в нем участвовали также Добролюбов, Некрасов, Михайлов, Плещеев. Курочкин сумел организовать для журнала целую сеть корреспондентов, живших преимущественно в провинции и постоянно снабжавших журнал новыми данными о злоупотреблениях местных властей и происшествиях местной жизни, которые затем становились темами стихотворных и прозаических фельетонов и карикатур. Подобно «Колоколу», «Искра» сатирически обличала деятельность правительственных чиновников, помещиков, откупщиков, их произвол, казнокрадство, притеснение народа. Подобно «Современнику», «Искра» резко разоблачала либералов, вскрывая их внутреннюю связь с реакцией. Особенно доставалось при этом журналистике либерально-помещичьего лагеря, ее редакторам и издателям: Каткову, Краевскому, Писемскому, Достоевскому. Тираж «Искры» доходил в 1861 г. до баснословного по тому времени количества — 10 000 экземпляров. Ее влияние на общество было огромно. «Центром всех обличений, — вспоминал Н. К. Михайловский, — стала «Искра»: общество, освеженное приближающимся веянием реформы, откликнулось и создало для Курочкина — или, вернее, он сам себе создал — положение совершенно исключительное. Это был как бы председатель суда общественного мнения...» (2). Наряду с «Искрой» с 1859 г. начал выходить еще один передовой журнал, который вскоре выдвинулся на одно из первых мест. Это было «Русское слово», создателем которого первоначально был Кушелев-Безбородко. С середины 1860 г. его редактором стал публицист Г. Е. Благосветлов (1824—1880), учившийся, как и Чернышевский, сначала ----------------------------------- 1. «Колокол», 1861, № 102. 2. Михайловский Н. К. Литературные воспоминания, т. I. Спб., 1900, с. 34. --------------------------------- Саратовской «бурсе», а потом в Петербургском университете, живший затем за границей и близко знакомый с Герценом. Под руководством Благосветлова «Русское слово» приобретает определенную идейную направленность. С весны 1861 г. в нем начинает постоянно сотрудничать Д. И. Писарев (1840—1868). Благодаря его блестящей и разносторонней деятельности критика и публициста журнал стал быстро завоевывать внимание растущих демократических читателей. В нем печатались рассказы и повести М. Вовчка, М. Воронова, А. Писемского, стихотворения И. С. Никитина, Д. Минаева, Я. Полонского, А. Майкова, Л. Мея и других поэтов. «Обзор современных событий» вел сначала Благосветлов, а с осени 1861 г. Ж. Лефрень (Э. Реклю — в будущем участник Парижской коммуны). Фельетон «Дневник темного человека» из номера в номер вел Д. Минаев. Научные рецензии печатал П. Лавров. Благосветлов, а также Писарев в годы революционной ситуации были первыми представителями возникшего в 1860-е годы нового течения русской демократической мысли, отличного от крестьянской демократии. Подобно крестьянским демократам, они выступали принципиальными и непримиримыми противниками всех проявлений деспотизма и крепостничества, горячими поборниками прогресса, развития передовых форм национальной жизни, в особенности науки и просвещения. Они верили, что для расцвета передовых форм культуры и благосостояния общества достаточно уничтожения самодержавия и крепостничества. В этом по преимуществу и заключался просветительский характер их взглядов. Но в отличие от крестьянских демократов с их идеалами общинного социализма, Благосветлов и Писарев в рассматриваемый период разделяли отвлеченные иллюзии гармонического процветания всех слоев общества, живущих свободным трудом — и физическим, и умственным, и организационным, предпринимательским. Они не видели зла в частной собственности и считали высшим благом достижение полной политической свободы, которая основывалась бы на воспитании «гражданской личности» каждого члена общества, и высокого уровня промышленного развития, основанного на овладении научными знаниями. Основным путем достижения идеала Писарев и Благосветлов считали распространение в образованных слоях общества, а затем и в народных массах передовых научных и политических знаний. Благосветлов мечтал о том времени, «когда в каждой крестьянской избе будет лежать умная книга», «когда каждый из нас убедится, что знания есть действительная сила» (1). «Великой задачей нашего времени, — указывал Писарев, — становится умственная эмансипация масс, через которую предвидится им исход к лучшему положению не только их самих, но и всего общества» (2). Эту
-------------------------------- 1. Благосветлов Г. Е. Соч., Спб., 1882, с. 62. 2. Писарев Д. И. Народные книжки. — Соч. в 4-х т;, т. 1. М., 1955, с. 57, 74. -------------------------------- задачу уже берут на себя, по его мнению, «публицисты, ученые, художники». Революционные перевороты Благосветлов, как и Писарев в этот период, считал в принципе опасным и разрушительным делом. Благосветлов с неодобрением писал о «бессмысленных политических драмах», которые оканчиваются «безумными реакциями и упадком нравственных сил народа» (1). Это не мешало им, однако, понимать неизбежность возникновения революционных взрывов и тем самым оправдывать их. «Если вы слишком натянете струну,— указывал Писарев, — она лопнет. Если голодный народ дойдет до крайней степени страдания — он взбунтуется» (2). Политические убеждения Писарева и Благосветлова привели их к борьбе с идеализмом и к материалистическим убеждениям в области философии. Но так как их материализм был направлен не столько на осознание принципов общественного устройства и перспектив классовой борьбы, как это было у крестьянских демократов, сколько на осуществление задач идейного воспитания общества, он оказался тем самым более ограниченным в своем содержании. Это был материализм, который сводился в основном к разъяснению вопроса о зависимости общественного сознания от процессов органической жизни. Отсюда вытекал большой интерес Писарева к работам вульгарных материалистов — Молешотта и Фогта — и его увлечение их наивными попытками объяснить развитие общества физиологическими причинами. Ограниченность материалистических воззрений Писарева приводила его к субъективизму в области эстетических теорий. Воюя вслед за Добролюбовым против эстетической критики дворянского лагеря, Писарев указывал, что эта критика «заговорила об абсолютных законах творчества и не сообразила, что абсолютной красоты нет и что вообще понятие красоты лежит в личности ценителя, а не в самом предмете» (3). Вследствие отвлеченности своих идеалов и осознания путей их достижения Благосветлов и Писарев видели смысл своей литературной деятельности в критике господствующих нравов, взглядов, учреждений и в особенности в разоблачении всяких авторитетов и на веру принятых мнений. «Словом, вот ultimatum нашего лагеря,— заявлял Писарев, — что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то и годится, что разлетается вдребезги,
то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть» (4). Демократическое просветительство Писарева и Благосветлова являлось более слабым, сравнительно с крестьянской демократией,
идейным течением 1860-х годов. И между ними в дальнейшем -------------------------------- 1. Благосветлов Г. Е. Обзор современных событий. — «Русское слово», 1861, кн. 1,с. 3. 2. Писарев Д. И. Схоластика XIX века. — Соч., т. I, с. 149. 3. Там же, с. 115. 4. Там же, с. 135. -------------------------------- лжны были неизбежно возникнуть разногласия. Но в кульминационный момент общественного подъема, в 1861 и начале 1862 г., «Русское слово» было верным союзником «Современника» в его босьбе с дворянским лагерем. «Поймите, господа, — заявлял двадцатилетний Писарев противникам Чернышевского, — спорить с вами и Юркевичем — значит... входить в мрачный лабиринт вашей буддийской науки... Скажите, ради чего нам с Чернышевским брать на себя такой труд? Чтобы убедить вас? Да мы этого не желаем. Чтобы убедить публику? Да она и без того на нашей стороне» (1). Революционные настроения Писарева и Благосветлова в этот период заметно усилились. Благосветлов приветствовал революционные события в Италии и деятельность Гарибальди. Писарев пошел еще дальше. Летом 1862 г., возмущенный клеветнической кампанией, начатой реакционными кругами против Герцена, он написал прокламацию, обращенную к демократической молодежи и содержащую призывы к отпору реакции, к революционному свержению царского режима. Это выступление стало причиной ареста Писарева. Таковы были в период возникновения революционной ситуации передовые течения русской общественной мысли и их журналистика. Все они, хотя и в разной мере, проявляли тогда тенденцию идеологического роста. Идейные течения, выражавшие общественные интересы господствующих слоев, обнаруживали, наоборот, тенденцию идеологического регресса. Особенно ясно это сказывалось в деятельности тех журналов, которые в эти годы представляли так или иначе идеологию дворянского либерализма. Журнал Каткова «Русский вестник», представляющий в основном консервативно-реформистскую тенденцию в русском либерализме, постепенно растерял сотрудников с демократическим образом мыслей. В нем перестали печататься Салтыков-Щедрин, Огарев, Михайлов, Плещеев, а также писатели-славянофилы. В то же время именно в этот журнал переходили крупные писатели, которые до тех пор печатались в «Современнике», а теперь порывали с ним. В 1859 г. публикацией «Семейного счастья» начинает длительное сотрудничество с Катковым Л. Н. Толстой. В начале следующего года Тургенев печатает в «Русском вестнике» заранее обещанный ему роман «Накануне», а в начале 1862 г. — «Отцы и дети». Однако эти романы были редким исключением среди беллетристики журнала, в общем малозначительной и бледной, поставляемой третьестепенными писателями. Подобные же идейные сдвиги происходили и в журнале «Библиотека для чтения». С 1856 г. он попал в руки Дружинина и его единомышленников — ревнителей теории «чистого искусства», ушедших из «Современника». Вместе с тем в журнале все большую ------------------------------------ 1. Писарев Д. И. Схоластика XIX века. — Соч., т. 1, с. 138. ------------------------------------- роль начинает играть Писемский, писатель консервативных воззрений, один из видных участников кружка А. Григорьева. Из всех крупных писателей 60-х годов редакция «Библиотеки...» особенно высоко ценила Островского, видя в нем «чистого» художника. Такое понимание его творчества Дружинин выразил в особой статье (1) и добивался сотрудничества драматурга в журнале. И Островский шел ему навстречу, печатая в «Библиотеке...» свои лучшие произведения этого периода — «Воспитанницу» и « Грозу». Гораздо менее определенную позицию в литературной полемике занимал теперь журнал «Отечественные записки», в сравнительно недавнем прошлом боевой орган Белинского и «натуральной школы». Он продолжал выходить под редакцией А. Краевского при участии критика С. Дудышкина, которые в условиях обострявшейся идейной борьбы явно уклонялись от принципиальных споров. И хотя журналу иногда удавалось получить и напечатать выдающиеся произведения, такие, как «Обломов» Гончарова или «Тысяча душ» Писемского, все его разделы были в общем малозначительны по своему содержанию. «Букет «Отечественных записок» я нашел, — иронизировал Писарев в 1861 г., их цвет — бесцветность, их тактика состоит в том, чтобы говорить, ничего не высказывая, числиться в рядах прогрессистов, не разделяя с ними трудов и опасностей...» (2). Несколько более сложным был в эти годы идейный путь славянофильской журналистики. В период подготовки к реформе в журнале А. Кошелева «Русская беседа» вполне отчетливо выявилась консервативная, помещичья подоплека славянофильских идеалов патриархально-общинной жизни русского крестьянства. Участники «Московских сборников», побывавшие под арестом при николаевском режиме, теперь открыто заявляли о приверженности самодержавию и православной церкви. Все это привело к быстрому падению интереса к этому журналу со стороны читателей, и в начале 1860 г. «Русская беседа» перестала выходить. «Для нее нет в России читателя»,— с горечью писал А. Хомяков.
Особое место занял теперь новый орган славянофильства — журнал «Время», издававшийся с 1861 г. М. М. Достоевским при активном участии Ф. М. Достоевского, А. А. Григорьева и Н. Н. Страхова (псевдоним Косица). Все эти писатели и публицисты были объединены к тому времени некоторой общностью взглядов и образовали как бы новое течение русской общественной мысли, получившее, с их собственных слов, и новое название «почвенничества». По сути же дела «почвенничество» явилось лишь дальнейшим развитием тех идей, которые пропагандировали на рубеже 1840—1850 гг. Григорьев и члены его кружка, выступавшие в качестве «молодой редакции» «Москвитянина». --------------------------------- 1. См.: Дружинин А. В. Сочинения А. Островского (2 тома, Спб., 1859). — «Библиотека для чтения», 1859, № 8. 2. Писарев Д. И. Схоластика XIX века. — Соч., т. 1, с. 114. ---------------------------------- «Почвенники», подобно участникам кружка Григорьева, отражали в своих взглядах идейный кругозор патриархально-мещанских слоев русского общества, напуганных наметившимся переходом России к новой, капиталистической стадии развития. Они также идеализировали патриархальный склад социальных отношений и общественного сознания всей недворянской России. И, напротив, все то в русской жизни, что напоминало жизнь передовых западных стран, они, подобно дворянским славянофилам, считали нерусским, подлежащим отрицанию и преодолению.
Но «почвенники» идейно оформились позднее — в период общественного подъема перед крестьянской реформой. И они должны были пойти на уступки в вопросе о передовых формах общественной жизни. Они отказались от идеализации допетровской патриархальной Руси и домостроевского уклада купеческой жизни и признавали даже некоторое значение реформ Петра I. В крестьянской реформе 1861 г. «почвенники» готовы были увидеть шаг вперед в осуществлении своих патриархально-националистических идеалов. Всецело разделяя традиционную славянофильскую антитезу России и Запада, они и в ее осмыслении шли на некоторый компромисс.
В первом же номере «Времени» за 1861 г., в программном «Введении» к «Ряду статей о русской литературе», вызывающе обращаясь к общественному мнению Запада, Ф. М. Достоевский утверждал, вслед за Хомяковым, что на Западе общество делится на «победителей и побежденных», что там все права добывались «с бою», а что в России, наоборот, будто бы «давно уже есть нейтральная почва, на которой... сливаются все сословия, мирно, согласно, братски», что «несогласия» здесь, будто бы, «только внешние, временные, легко устранимые» и что они уже уничтожаются «в наше время премудрым и благословенным царем» (1). В основе этого «всеобщего, духовного примирения», являющегося «почвой» существования «повой Руси», лежит, однако, по Достоевскому, не старая стихийная патриархальность, но «образование» и «наука». Именно за образованием и наукой обратилась Россия к Западу еще во времена Петра I, и в этом заключается оправдание его рефром. Но теперь, утверждает Достоевский, «новая Русь» опять «обращается к народному началу и хочет слиться с ним, она несет ему в подарок науку, — то, что от вас (от Запада. — Г. П.) с благоговением получила...». «Не цивилизацию вашу, — подчеркивает автор, — несет она всем русским, а науку, добытую из вашей цивилизации, представляет ее народу, как результат своего... долгого путешествия от родной почвы в немецкие земли...» (2). Доказательством того, что русская национальная цивилизация уже «дозрела до плодов», является, по Достоевскому, творчество Пушкина. «Мы поняли в нем, — пишет будущий автор -----------------------------
1. «Время», 1861, № 1, «Критическое обозрение», с. 11 2. Там же, с. 12. --------------------------------
«Речи о Пушкине», — что русский идеал — всецелость, всепримирение, всечеловечность» (1). Это идеал, утверждает Достоевский, вытекает из русского национального характера, сильно отличающегося от характера западноевропейских народов. Основную черту русского характера Достоевский видит в «инстинкте общечеловечности». «Он (русский характер. — Г. П.) сочувствует всему человеческому вне национальности, крови, почвы...». «Он инстинктом угадывает общечеловеческую черту даже в самых редких исключительностях других народов; тотчас же соглашает, примиряет их в своей идее...» (2).
Высокий, искренний и на вид прогрессивный патриотизм звучит в статье Достоевского. «Да, мы веруем, что русская нация — необыкновенное явление в истории всего человечества», — восклицает писатель и указывает далее, что «России именно предназначено» в будущем понять идеалы других народов, «возвысить их до общечеловеческого значения» и «двинуться в новую, широкую, еще неведомую в истории деятельность» (3), увлекая за собой все другие народы. Своей искренней верой в необъятные силы, таившиеся в русском народе, Достоевский как будто перекликался с революционными демократами. Но в то же время, отрицая мировое значение культуры других народов, он националистически утверждал исключительность только русского народа. В своем патриотическом порыве он, в отличие от дворянских славянофилов и «молодой редакции» «Москвитянина», как будто смотрел в будущее, а не в прошлое России. Но в то же время этот порыв заключал в себе оправдание крепостнической реформы, призыв к смирению интеллигенции и народа перед воображаемой «высшей правдой» буржуазно-помещичьей России. В прогрессивной, во многом подкупающей форме журнал «почвенников» провозглашал по существу реакционные идеи.
Столь же двусмысленными были и заигрывания «почвенников» с «Современником». В первом номере журнала «Время» появился анонимный фельетон «Петербургские сновидения в стихах и прозе», написанный Ф. Достоевским. В нем автор назвал «Современник» «единственным русским журналом, в котором все статьи можно читать с любопытством», особенно статьи Нового поэта (И. Панаева) и Г-бова (Н. Добролюбова), и признавался, что он «умер бы со скуки», если бы Добролюбов «хоть сколько-нибудь изменил характер своих указов, отдаваемых им по русской литературе». В одном из стихотворных куплетов фельетона автор писал о Добролюбове: Ты можешь критикой вознесть и погубить, Тобою горд журнальный лагерь, И равный силами с тобой лишь, может быть, Один Конрад Лилиеншвагер (4). А в третьем номере, в «Заметках ненужного человека», журнал Достоевских иронически восхваляет «ясность» статей Добролюбова и Чернышевского, которые будто бы избавляют читателей от труда думать самим. Подобную же двойственность проявляло «Время» и в подборе сотрудников своего беллетристического отдела. В первые два года своего издания журнал из номера в номер печатал «Униженных и оскорбленных» и «Записки из Мертвого дома» Ф. Достоевского и рядом с ним многочисленные стихотворения поэтов-романтиков — Д. Майкова, Л. Мея, А. Апухтина, Я. Полонского. Но вместе с тем во «Времени» часто появлялись очерки и повести писателей демократической ориентации — Щедрина, Помяловского, Левитова, Воронова, а также стихотворения Плещеева. «Почвенники» явно стремились встать над основными борющимися лагерями русской литературы. Открыто реакционную позицию занимал в эти годы только журнал В. И. Аскоченского «Домашняя беседа», выходивший с 1858 г. и бывший органом высших церковно-бюрократических кругов. Позиции журнала были столь оголтело реакционными, что имя его редактора скоро стало символом политического мракобесия и мишенью презрительных насмешек демократической журналистики. В журнальной борьбе «шестидесятых годов» вполне сложилось и получило законченное выражение литературно-критическое мышление представителей революционной демократии. Статьи Добролюбова, написанные в 1859—1861 гг., и явившиеся кульминационным моментом его критической деятельности, заключают не только оценку литературных произведений, но и осознание тех принципов «реальной критики», которые он применял и всегда противопоставлял принципам «эстетической критики», утверждаемым служителями «чистого искусства». В отличие от Дружинина, Григорьева, Дудышкииа, которые искали в художественных произведениях соответствие своим взглядам и эстетическим вкусам и оценивали их, исходя именно из этого, Добролюбов видел в литературе прежде всего воспроизведение характерных особенностей жизни и из жизни выводил самые принципы ее оценки. Подчеркивая объективность своего подхода, он писал: «Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их... характерные черты...» (5). ------------------------------- 1. «Время», 1861, № 1, "Критическое обозрение", с. 34 2. Там же, с. 17. 3. Там же, с. 18. 4. «Время», 1861, №1, «Критическое обозрение», с. 15—16. 5. Добролюбов Н. А. Темное царство. — Полн. собр. соч., т. 2, с. 46.
---------------------------------- Главное требование, какое критик предъявлял к произведениям, это требование «правды», «верности» воспроизведения жизни. Все прочие их достоинства, по его мнению, вытекают из этого основного. «Надо, — указывал он, — чтобы факты, из которых исходит автор и которые он представляет нам, были представлены верно. Как скоро этого нет, литературное произведение теряет всякое значение; оно становится даже вредным, потому что служит не к просветлению человеческого сознания, а напротив еще к большему помраченью» (1). Продолжая традиции Белинского, Добролюбов ценил в литературе «верность действительности». Но при этом он не рассматривал литературу как механическое отражение жизни. Подобно Белинскому, он считал, что большое, даже решающее значение имеют при этом общественные взгляды писателя — «общий характер убеждений человека, его воззрений на жизнь, его симпатий и антипатий» (2). Добролюбов вплотную подходит к различию теоретической стороны общественных взглядов писателя, тех социальных и эстетических учений и доктрин, которые он может усваивать из прочитанных книг, из общения с членами тех или иных кружков и т. п., и взглядов писателя, непосредственно возникающих в его собственном социальном опыте, живущих в его личном сознании и представляющих собой основу его художественного творчества. В статье «Темное царство» критик делает замечательную попытку выяснить это различие. Он отмечает, что в произведениях талантливого художника выражается его «миросозерцание», его «собственный взгляд на мир, служащий ключом к характеристике его таланта». Такой взгляд не представляет собой «логических построений» и его невозможно выразить «в отвлеченных формулах». Художник исходит в творчестве из своей «живой восприимчивости», а не из «теоретических соображений». В понимании того, что собой представляет «миросозерцание» художника, у Добролюбова сказывалась некоторая противоречивость, вытекавшая из особенностей его мировоззрения. С одной стороны, критик правильно понимает, что в творчестве писатель непосредственно исходит из своих социальных представлений, из своих социальных симпатий и антипатий. Критик указывает, что бывали, например, писатели, которые «превозносили доблести воинственных феодалов, проливавших реки крови», и это свидетельствует, что «в душе автора, воспевавшего их, не было чувства человеческой правды». Но, с другой стороны, Добролюбов называет «миросозерцание» художника «простым, младенчески непосредственным взглядом на весь мир», проистекающим из его «натуры». В этой апелляции к «натуре» сказывается, несомненно, антропологическая сторона убеждений критика. --------------------------------- 1. Добролюбов Н. А. Луч света в темном царстве. — Там же, с. 326.
2. Добролюбов Н. А. Забитые люди. — Там же, с. 379. ---------------------------------- Различая в сознании художника «непосредственный взгляд на мир» и «общие понятия», Добролюбов подчеркивает то большое значение, какое всегда имеют для творчества художника эти «общие понятия», реакционные или прогрессивные в политическом отношении. Реакционные взгляды он называет «ложными» понятиями, прогрессивные же взгляды «правильными». И критик справедливо полагает, что «правильные» понятия художника способствуют «правильности» его «непосредственных взглядов», выражающихся в творчестве, и что, наоборот, художник с «ложными» непосредственными взглядами должен спасаться от их «односторонности». Такого спасения он может достигнуть «возможным расширением своего взгляда посредством усвоения себе тех общих понятий, которые выработаны людьми рассуждающими», т. е. путем усвоения прогрессивных теоретических идей. Однако вместе с тем Добролюбов сознает, что у художника может существовать несоответствие и даже противоречие между его «миросозерцанием» и его «общими понятиями», в особенности если последние «ложны». Критик замечает, что в своих «отвлеченных рассуждениях» художник нередко «высказывает понятия», «разительно противоположные тому, что выражается в его художественной деятельности». Это «понятия, принятые им на веру или добытые им посредством ложных... силлогизмов». Отсюда и в творчестве писателя возможны подобные же противоречия. Это противоречия между замыслами, вытекающими из его «общих понятий», в особенности если это понятия «ложные», и тем, к чему писатель пришел в процессе их творческого осуществления, вытекающего в основном из его «собственного взгляда на мир», из его «миросозерцания». В статье «Когда же придет настоящий день?» Добролюбов ярко выражает эту мысль. Приступая к разбору романа «Накануне» и заранее отводя возможные упреки в «стремлении навязать автору свои мнения», он пишет: «Нет, мы ничего автору не навязываем... Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и не намеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни». И дальше: «В «Накануне» мы видим неотразимое влияние естественного хода общественной жизни и мысли, которому невольно подчинялась сама мысль и воображение автора». Иначе говоря, в своем «миросозерцании», а отсюда и в своем образном отражении жизни Тургенев оказался более чутким к «ходу, общественной жизни», нежели в своих «общих понятиях» и вытекающем из них замысле романа, который в основном остался неизменным. И в «Накануне» есть поэтому противоречие между тем, что «хотел сказать» автор, и тем, что у него «сказалось». Выясняя подобные противоречия в творчестве различных-авторов, Добролюбов не проявлял, однако, должного внимания к обеим их сторонам. Разбирая произведения преимущественно таких писателей, которые не владели «правильными» «общими понятиями», т. е. не имели революционно-демократических взглядов, критик не считал нужным рассматривать их общественные убеждения и проистекавшие из них замыслы. Иногда, как, например, при разборе романа «Накануне», он заявлял, что не знает замысла автора. В статье о комедиях Островского он даже возвел подобное «незнание» в принцип своей критики. «Реальная критика», по его, мнению, должна интересоваться лишь тем, «возможны ли и действительны ли» те «лица», которых изобразил писатель, а не тем, в каком «свете» он их «выставил» в своем произведении (1).
Следовательно, даже «миросозерцание» писателя, находящее выражение в его художественных образах, Добролюбов не считал необходимым изучать особо как идейную предпосылку творчества. И несомненно, это вытекало из того обстоятельства, что критик видел в «миросозерцании» писателя не столько определенную сторону его общественных взглядов, сколько лишь проявление его «натуры», его «таланта». В этом отношении Добролюбов иногда вступал в противоречие с тем положением эстетики Чернышевского, согласно которому «вынесение приговора» изображаемой жизни является одной из главных задач литературы. Не уделял Добролюбов должного внимания и особенностям формы художественных произведений. Полемизируя с «эстетической критикой» либерального лагеря, издеваясь над ее поверхностными вкусовыми оценками отдельных «красот» разбираемых произведений и над попытками свести эти «красоты» к неким «вечным и абсолютным началам», критик впадал в противоположную крайность и не придавал особого значения вопросу о том, какие художественные средства писатель применяет для выражения конкретного содержания своего произведения и в какой мере они ему соответствуют. Рассуждая о форме произведений, Добролюбов часто интересовался преимущественно теми «идеями и положениями», называя их «отвлеченными», которые развивает писатель. «Тут уже мерка наших требований изменяется, — писал Добролюбов, — автор может ничего не дать искусству, не сделать шага в истории литературы собственно, и все-таки быть замечательным для нас по господствующему направлению и смыслу своих произведений» (2). По мнению Добролюбова, литературное произведение, исторически правдивое в своем содержании, всегда говорит своими образами само за себя, и критик должен помочь читателям выяснить общественный смысл того, о чем говорят эти образы. Талант Добролюбова-критика и заключался в выдающейся способности вникать в объективный смысл образов художественной литературы, в закономерности изображаемых характеров, в то состояние общества, которое отразилось в этих закономерностях, в те перспективы национального развития, которые из них вытекали. -------------------------------- 1. См.: Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. 2. М., 1935, с. 47—49, 45. 2. Добролюбов Н. А. Забитые люди. — Полн. собр. соч., т. 2, с. 379.
---------------------------------- Объективность, с какой осуществлял Добролюбов эту основную задачу «реальной критики», была, однако, далека от объективизма — от созерцательного, незаинтересованного отношения к предмету. Через все важнейшие критические статьи Добролюбова проходит мысль о глубоком и общем кризисе общественной жизни самодержавно-крепостнической России, из которого необходимо искать выход. Критик стремился при этом подчеркнуть, что люди, держащие в руках деспотическую власть, сами полны тревоги и растерянности, что господствующие слои, претендующие вести за собой общество, не могут преодолеть и изжить «обломовщины», что недовольство и протест народа растет и захватывает даже тех, в ком еще не развито общественное самосознание. Выход из этого кризисного состояния русского общества Добролюбов видел в пробуждающейся активности народных масс и в растущей сознательности участников демократического движения, которые умели ставить коренные социальные вопросы. Со всем этим Добролюбов связывал и дальнейшее развитие, и новые творческие достижения русской литературы. В статье «Стихотворения» Ивана Никитина», напечатанной в апреле 1860 г., он пытался наметить определенные перспективы. Он писал, что до сих пор «содержанием поэзии» были обычно те «тончайшие, неуловимые» стремления, печали и радости, которые могли быть уделом только людей, «обеспеченных материально», и что, наоборот, «люди бедные, рабочие, простые», гибнущие под тяжестью «презренной прозы» жизни, не могли «посягать на поэзию». «Весь строй нашей жизни, — писал он, — сложился так, что даже человек, который рад бы душевно взяться за простые мотивы нормальной жизни, не осмеливается решиться на это, из боязни профанировать искусство». Преодоление этих крайностей, по мнению критика, возможно только при изменении самого строя русской жизни или хотя бы в стремлении к этому, в понимании неизбежности этого. «...Нужно выработать в душе, — утверждал он, — твердое убеждение в необходимости и возможности полного исхода из настоящего порядка этой жизни для того, чтобы получить силу изображать ее поэтическим образом, хотя бы и тоном сатиры» (1). Только тогда тяжелые явления русской действительности предстанут в «своем настоящем свете», как результат «целого строя» окружающей жизни. Только тогда можно будет отделить в них «нормальное человеческое, законное» от «насильного, искусственного, случайно им навязанного», и можно будет поэтически воспроизводить эти явления «со светлой мыслью и с горячим чувством» (2). Все эти мысли Добролюбова представляли собой дальнейшее развитие и углубление тех положений критики и эстетики Белин- ------------------------------------- 1. Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. 2, с. 578. 2. Там же. -------------------------------------- ского, с помощью которых он обосновывал в 1840-х годах необходимость возникновения «натуральной школы» и ее творческие принципы. Все это было своего рода творческой программой для демократической литературы на новой, более высокой ступени ее развития. И когда Добролюбов замечал, что русскому обществу нужен теперь поэт, «который бы с красотой Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова», читатели, искренне сочувствующие успехам демократической поэзии, не могли не вспомнить о творческих достижениях Некрасова. Однако, высоко оценивая «красоту» поэзии Пушкина, Добролюбов не проявлял достаточного историзма и объективности в оценке содержания пушкинской поэзии. Он утверждал, что «величайшая литературная заслуга» Пушкина заключается только в «реализме» изображения «природы» и что если бы вновь явился поэт с таким же содержанием, как Пушкин, «мы бы на него и внимания не обратили». Цитируя некоторые строки из любовных стихотворений Пушкина, критик назвал их «альбомными побрякушками». Однако и при недостаточном историзме в оценке явлений прошлого критические статьи Добролюбова были замечательнейшим явлением русской литературной жизни 1860-х годов. Они заключали в себе принципиальные и проницательные суждения о выдающихся явлениях современной художественной литературы. Они были вместе с тем и выражением самосознания передовой русской общественности, имевшем ведущее значение в идейной борьбе эпохи. Идейные противники революционно-демократической критики — Дружинин, Григорьев, Дудышкин — хотели бы опровергнуть теоретические позиции Добролюбова, но у них не было сил для этого. В 1861 г. выполнение такой задачи попытался взять на себя писатель, только что возвратившийся к литературной деятельности и считавший себя поэтому беспристрастным судьей в литературных спорах. Это был Ф. Достоевский. В специальной статье «Г.-бов и «опрос об искусстве», напечатанной в журнале «Время» в феврале 1861 г., он рассматривал «учения обеих партий» — и защитников «искусства для искусства», и «утилитаристов» — и, стремясь стать над ними, указывал на ошибки и тех, и других. Такая позиция, естественно, приводила его к объективизму.
Исходя из правильного положения, что искусство в основном «всегда современно и действительно», Достоевский, однако, считал, что всякая защита и пропаганда определенных взглядов на искусство является уже стеснением его свободы, и упрекал в этом представителей обеих враждующих партий. Эти упреки он обращал в особенности к Добролюбову, который, по его мнению, в своих статьях высказывал не только пожелания, но и «требования», и даже «предписывал» искусству «пути и цели». Признавая одинаковое право на существование и искусства, посвященного психологическим и эстетическим проблемам, и искусства, ставящего современные общественные вопросы, указывая даже на особенную важность последнего в трудные периоды социального развития, Достоевский утверждал, что при любом содержании искусству необходима художественность, что только высокохудожественные произведения могут с успехом осуществлять идейные задачи. Он упрекал Добролюбова за то, что критик не придает художественности должного значения и в своих разборах литературных произведений обращает внимание только на социальную тенденцию их содержания. Но Достоевский понимал художественность только как «согласие, по возможности полное, художественной идеи с той формой, в которую она воплощена». Между тем в произведении должна быть прежде всего сама «художественная идея», не только выраженная в соответствующей форме, но вытекающая из правдивого осознания социальной характерности жизни. В своих лучших литературно-критических статьях Добролюбов и обращал преимущественное внимание на эту сторону содержания произведений. Именно из такого понимания художественности, противореча самому себе, по существу исходил и Достоевский, когда, упрекая Добролюбова в недооценке великих произведений прошлого, таких, как «Илиада», «Дон Карлос», «Фауст» и других, утверждал, что надо видеть в них воплощение прошедшей жизни и прошлых идеалов и оценивать их «не наивно, а исторически». «При отыскании красоты человек жил и мучался, — писал Достоевский. — Если мы поймем его прошедший идеал и то, чего этот идеал ему стоил, то... мы выкажем чрезвычайное уважение ко всему человечеству, облагородим себя сочувствием к нему...» (1). По мнению писателя, высокохудожественные произведения прошлого, даже не затрагивающие непосредственно гражданских вопросов, могут и теперь оказаться «полезней» для общества, чем те современные произведения, которые затрагивают эти вопросы поверхностно и тенденциозно. С этой точки зрения из всех писателей прошлого Достоевский ставил на первое место Пушкина, внешне совпадая в этом с Дружининым. В период общественного подъема большие изменения произошли во взглядах А. Григорьева. Если в статьях начала 50-х годов он отрицал «протест личности против действительности», то в статьях, напечатанных в журнале «Время», он утверждал, что «где поэзия, там и протест», и полностью реабилитировал творчество Лермонтова, которое раньше считал «ложным». Некоторые расхождения с позициями Добролюбова обнаруживал тогда и Писарев. Важнейшей стороной идейного содержания произведении он считал не характерные особенности изображаемой -------------------------------- 1. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч., т. 9. Спб., 1906, с. 54, 77, 82,
56, 75. --------------------------------- жизни, не тенденции их развития, уловленные писателем, но «личность» писателя и его «чувства». «...Только личное воодушевление автора греет и раскаляет его произведение»,— утверждал Писарев в статье «Писемский, Тургенев, Гончаров». «Где этого личного воодушевлений не заметно, там, как бы ни были верно подмечены и искусно сгруппированы подробности, — там... нет истинной силы, нет истинно обаятельного влияния поэзии, нет сочувствия между поэтом и читателем». Отсюда и вытекала у Писарева отрицательная оценка романов Гончарова.
Но эти рассуждения еще не переходили пока в открытые разногласия в лагере демократической критики. Писарев еще находился под влиянием Чернышевского и Добролюбова.
Таковы были основные идейные течения в русской критике и публицистике периода революционной ситуации, борьба которых отразилась на страницах журналов. Передовые демократические журналы — «Современник», «Русское слово», «Искра» — были ведущими органами русской общественной мысли и задавали тон в идейной борьбе. Они ставили важнейшие социальные и эстетические вопросы и направляли развитие художественной литературы.
