М. Семанова. "Чехов в школе". Ленинградское отделение Учпедгиза, 1954 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
В ДЕВЯНОСТЫЕ ГОДЫ. САХАЛИНСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Сахалинское путешествие — значительный факт биографии писателя. Он казался многим современникам Чехова, а также критикам и исследователям последующих десятилетий загадочным, неожиданным или случайным. Учитель же должен показать, что путешествие, своеобразный гражданский подвиг Чехова, является вполне закономерным в общем развитии его жизни и творчества.
Внутренняя логика этого факта в биографии писателя станет совершенно очевидной, если учесть весь сложный комплекс: творчество 80-х годов, волновавшие Чехова в эту пору проблемы, его настроение, мысли, высказанные в письмах к друзьям и родным в годы, предшествовавшие поездке. «Если опять говорить по совести, то я еще не начинал своей литературной деятельности» (т. XIV, стр. 209). «В душе какой-то застой... Надо подсыпать под себя пороху» (т. XIV, стр. 356), — так писал взыскательный художник в годы всеобщего признания его таланта, когда за один из выпущенных сборников рассказов («В сумерках», 1887 г.) он уже получил от Академии наук Пушкинскую премию. Стремлением запастись свежими впечатлениями, пополнить свои наблюдения объясняется «бродяжий» образ жизни Чехова конца этого десятилетия. Воскресенск и Бабкино, где вся семья провела три летних сезона (1885—1887 гг.) в оживленном обществе художников Левитана, Киселева, жены последнего — детской писательницы, известного театрального деятеля Бегичева, певца Владиславлева, и где были написаны многие рассказы Чехова, оказались «исчерпанными». После поездки в Таганрог и южные степи, едва закончив «Степь», Чехов снимает хутор на Украине, недалеко от Полтавы, в Луке, близ Сум. Здесь семья Антона Павловича провела два лета в 1888—1889 гг. Хотя эти места, прославленные еще Гоголем, кажутся Чехову поэтичными: его привлекают и красавец Псел — приток Днепра, и старые запущенные усадьбы, и великолепная рыбная ловля, и шумная компания молодежи, и приятные для него гости (поэт Плещеев, артист Свободин и другие), но он рвется в другие места набраться новых впечатлений. «Буду все лето кружиться по Украине», — говорил он, и, в самом деле, трижды побывал в «гоголевских местах», «на манер Ноздрева ездил по ярмаркам», останавливался «в маленьких, уютных и грязненьких городках, в которых ссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», наблюдал «Шпонек и Коробочек». Путешествие по Кавказу и Крыму тоже лишь ненадолго удовлетворяет писателя, хотя он и отмечает: «Все ново, сказочно... поэтично». Эвкалипты, кипарисы, пальмы, горы, темносинее море, виноградники, залитые лунным светом, водопады, «седая ворчливая Арагва», «теснины Дарьяла» — все привлекает тонко чувствующего природу художника: «Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я за то, что не умею рисовать» (т. XIV, стр. 140). Но все же постоянно возникают новые планы путешествий: то на Волгу, то в Среднюю Азию и в Персию. В этом беспокойстве, в страсти к «перемене мест» чувствуется стремление писателя расширить свой горизонт и, отойдя от повседневных наблюдений, осмыслить жизнь во всей ее сложности. Летом 1889 г., после смерти брата Николая, которая глубоко потрясла Антона Павловича, он снова было отправился в Крым, но поездка оказалась какой-то «машинальной», бесцветной: «Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду» (т. XIV, стр. 381). Внезапно Чехов изменил план дальнейшего путешествия и возвратился в Москву. В это время и созрело, повидимому, у него решение отправиться в «места невыносимых страданий» (т. XV, стр. 29) — на остров Сахалин. Чехов хотел заглянуть в такие уголки России, где насилие и деспотизм были, как он предполагал, особенно сильны. Поездка ставила определенные цели, требовала большой предварительной работы, и это возбуждало энергию трудолюбивого и взыскательного к себе писателя, вполне согласовывалось с неудовлетворенностью Чехова собою и окружающими: «Русский писатель живет в водосточной трубе, ест мокриц..., не знает он ни истории, ни географии, ни естественных наук, ни религии родной страны, ни администрации, ни судопроизводства» (т. XIV, стр. 369). «Мне страстно хочется... занять себя кропотливым, серьезным трудом. Мне надо учиться, учить все с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда» (т. XIV, стр. 454). «Поездка — это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя дрессировать» (т. XV, стр. 29).
Решив отправиться на Сахалин, Чехов несколько месяцев изучал уголовное право, историю тюремного заключения и ссылки в России, историю колонизации Сахалина, знакомился с работами исследователей острова: геологов, этнографов и других, с официальными отчетами Главного тюремного управления, с книгами лучших русских и иностранных путешественников. Писатель поставил своей задачей дать в будущей книге не только объективное освещение жизни сахалинцев, но вызвать возмущение несправедливостью. Он стремился своей поездкой «возбудить интерес в обществе», чувство ответственности за то, что совершается на родине, чувство, которое он сам переживал в эту пору очень остро: «Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей» (т. XV, стр. 30).
Путешествием на Сахалин, которым Чехов как бы публично отдавал свой гражданский долг родине, он одновременно отвечал и на установившееся в критике несправедливое обвинение его в бесстрастии, беспринципности, политической индиферентности. Непонимание или искаженное толкование его произведений очень волновало Чехова в продолжение всего десятилетия, но лишь за несколько дней до отъезда он выразил свое прямое к этому отношение в письме к редактору журнала «Русская мысль»: «Я пожалуй, не ответил бы и на клевету, но на-днях я надолго уезжаю из России, быть может, никогда уж не вернусь, и у меня нет сил удержаться от ответа. Беспринципным писателем, или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был» (т. XV, стр. 52). 21 апреля 1890 г. Чехов отправился из Москвы в свое длительное и трудное путешествие. Он предчувствует предстоящие опасности и лишения, большую затрату энергии и сил, но это не вызывает у него уныния. Напротив, целеустремленность, сознание реальной пользы путешествия дают как бы заряд бодрости и жизнерадостности; от скуки и безразличия, переживаемых Чеховым во время крымской поездки, не остается и следа. По письмам с пути, по очеркам «Из Сибири», присылаемым с дороги и печатавшимся в «Новом времени», можно судить об условиях этой поистине героической поездки. В течение почти двух месяцев «конно-лошадиного странствия» (нужно помнить, что Сибирской железной дороги еще не было, и Чехову пришлось проехать на лошадях 4000 с лишним верст от Тюмени до Сретенска) он вел «отчаянную войну» с разливами рек, с холодом, «с невылазной грязью, с голодухой, с желанием спать». «Ехать было тяжко, временами несносно и даже мучительно», — говорит сам писатель, однако все пережитое во время пути не ослабило его энергии и желания продолжать путешествие. «Тем не менее все-таки я доволен и благодарю бога, что он дал мне силы и возможность пуститься в это путешествие» (т. XV, стр. 96—100). Из писем Чехова вырисовывается маршрут путешествия писателя: из Москвы до Ярославля — по железной дороге; из Ярославля — на пароходе по Волге и Каме — до Перми; из Перми до Тюмени — по железной дороге (с остановкой в Екатеринбурге); из Тюмени до Байкала — на лошадях (с остановками в Тюмени, в Красноярске и Иркутске); на пароходе через Байкал, а затем снова на лошадях до Сретенска; из Сретенска на пароходе по Амуру до Николаевска и через Татарский пролив на Северный Сахалин. 10 июля 1890 г. Чехов прибыл на Сахалин и в течение трех месяцев вел там напряженную работу. Чтобы ближе познакомиться с жизнью заключенных в тюрьмах и ссыльных в колонии, он предпринял перепись сахалинского населения (около 10 000 человек), обследовал все тюрьмы, заходил во все избы и говорил с каждым поселенцем и каторжным, а многим оказывал и реальную помощь. «Я вставал каждый день в пять часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано» (т. XV, стр. 126). Непосредственные наблюдения, факты, впечатления Чехов вносил в свой «сахалинский дневник», и эти записи были своего рода литературными «заготовками» для будущей книги о Сахалине. 9 декабря 1890 г. через Японское море, Индийский океан, Суэцкий канал, Черное море, Одессу после своего восьмимесячного путешествия Чехов вернулся в Москву. Напряженная работа, сильнейшие переживания на Сахалине («В итоге я расстроил себе нервы»), лишения во время трудного сибирского пути сказались на здоровье писателя: в дороге у него вновь открылось кровохарканье. Но несмотря на утомление и нездоровье, он «горел желанием работать», поделиться с читателем своими впечатлениями о Сахалине, представлявшемся ему «целым адом» (т. XV, стр. 130). Впечатления эти зафиксированы Чеховым в своеобразной по жанру книге «Остров Сахалин», над которой он работал в течение нескольких лет (1890—1894 гг.) и которая «возбудила интерес в обществе» и в специальных юридических кругах. В ней мы находим редкое сочетание научных, публицистических и художественных элементов. Повествование в книге ведется не от имени праздного туриста-созерцателя, а от лица мыслящего и чувствующего человека, критически и эмоционально воспринявшего сахалинскую действительность, серьезно и многогранно изучившего ее. Книга, соответственно е этим, насыщается не только реальными фактами наблюдения, но и рассказами очевидцев; в нее привлекаются наблюдения исследователей, фактические данные специальных работ. Все повествование пронизывается единой гуманистической и демократической мыслью об униженном человеке, изуродованном условиями жизни, произволом, господствующим в России. Книга вызывает не только протест против частных проявлений современного государственного режима (суда, неудавшейся колонизации, узаконенной системы телесных наказаний), но и ведет мысль читателя к осознанию несправедливости всей современной социальной жизни. В книге «Остров Сахалин» читатель находит известные ему по произведениям Чехова 80-х годов волновавшие писателя проблемы (например, проблему народа). Он узнает знакомые черты Чехова-художника в субъективно окрашенных (как бы с точки зрения «сахалинца») описаниях суровой сахалинской природы, антагонистичной несвободному человеку, в методе создания индивидуального и собирательного портрета «каторжника» и в сдержанном выражении авторского отношения к изображаемому (сцена телесного наказания). Свои субъективные переживания и раздумья о будущем Сахалина Чехов оставил в черновых записях: «Татарский берег красив, смотрит ясно и торжественно... У меня такое чувство, как будто я уже... порвал навсегда с прошлым, что я плыву уже в каком-то ином и свободном мире... Быть может, в будущем, здесь, на этом берегу, будут жить люди... счастливее, чем мы, в самом деле наслаждаться свободой и покоем. Но эти берега уже не безгрешны и не девственны, мы уже
осквернили эти берега насилием» (т. X, стр. 382). В опубликованной же редакции Чехов ведет повествование строже, лишает его личного элемента и какой бы то ни было занимательности, заставляет красноречиво говорить одни только факты. Чехов отказывается от зарисовки сенсационных случаев, не принимает традиционного изображения ссыльных и каторжных или «стадом, сплошной преступной массой» или, напротив, необычайными героическими личностями: он исключил из окончательной редакции историю таинственного каторжного Колосовского, нашумевшую историю каторжанки Геймбрук, бывшей баронессы, не раскрыл сенсационного эпизода с ссыльным Ландсбергом, едва наметил образ известной авантюристки Соньки-Золотой ручки. Все внимание Чехова-гуманиста было обращено на обыкновенных «средних» людей, попавших на каторгу большей частью по судебной ошибке и изуродованных, измученных на Сахалине. Их «сотни рассказов» писатель слил в единую автобиографию: «Рассказ Егора» (своеобразная вставка-новелла в шестой главе книги). Он заставил читателя узнать в «преступнике» простого, темного, бесправного русского человека, трудолюбивого и доброго, создал впечатление о формальном суде, присылающем на каторгу «много надежного хорошего элемента», о равнодушии общества, не реагирующего на вопиющую несправедливость, насилие, произвол.
Поездка Чехова на Сахалин и его книга значительны также тем, что они разрушают легенду о «безидейности» писателя, о его якобы бесстрастном объективизме. Книга эта является далеко не единственным творческим результатом сахалинского путешествия Чехова. В рассказах «Гусев», «Бабы», «В ссылке», «Убийство», написанных в первые годы после поездки и в пору работы над книгой, отчетливо выступает воздействие сахалинских впечатлений. Но еще более значителен тот общий толчок, который был дан творчеству Чехова этим путешествием, осмысленным самим писателем и некоторыми его современниками как факт, содействовавший его «возмужалости». Действительно, наблюдения Чехова над сахалинской жизнью, вступив во взаимодействие с жизненными наблюдениями в 90-е годы, утвердили писателя в отрицательном отношении к современной действительности, дали как бы еще одно существенное реальное обоснование его критике и побудили к широким обобщениям («Палата № 6», «Человек в футляре», «Ионыч»). Они способствовали окончательному расхождению Чехова с толстовской утопической системой переустройства жизни («В ссылке» и др.). «...Как дурно понимаем мы патриотизм, — писал он в день возвращения, — пьяный, истасканный забулдыга муж любит свою жену и детей, но что толку от этой любви? Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет...» (т. XV, стр. 131).
