.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Творчество Чехова начала 80-х годов (продолжение)


вернуться в оглавление книги...

М. Семанова. "Чехов в школе". Ленинградское отделение Учпедгиза, 1954 г.
OCR Biografia.Ru

продолжение книги...

Так, в рассказе «Дорогая собака» Чехов создает ситуацию, чрезвычайно близкую к гоголевскому эпизоду с Ноздревым. Тем самым автор как бы оправдывает пророчество Гоголя: «Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане». (1) В небольшой сценке Чехова в образе поручика Дубова перед нами воскресает знакомая фигура задорного Ноздрева, «многостороннего» человека, с «необыкновенно юрким и бойким характером». Поручик Дубов назойливо, по-ноздревски неуемно предлагает своему гостю Кнапсу купить у него собаку, несмотря на достаточно активное, хотя и по-чичиковски сдержанное сопротивление Кнапса, которому собака вовсе не нужна ... С 200 рублей за собаку Дубов постепенно снижает цену до 25 р., затем готов уже подарить собаку Кнапсу или даже отдать кому-нибудь другому, хотя бы живодерам. При этом постепенно меняется и его оценка собаки: от преувеличенно-восторженной до раздраженно-отрицательной: сначала собака обладает высокими качествами чистокровного английского сеттера (подобно ноздревским щенятам, имеющим «непостижимую уму бочковатость ребер и комкость лап»), а затем превращается в «помесь дворняжки со свиньей».
В образе Дубова Чехов до деталей воспроизводит особенности характера, поведения и речевой манеры Ноздрева — «говоруна и кутилы». Дубов, подобно Ноздреву, преувеличивает, провирается; он также не выслушивает своего собеседника; мысль его также принимает мгновенно другие обороты; неумеренно-восторженные интонации, выражение вдруг возникшего чувства расположенности, любви, молниеносно сменяются бранью, резкими, грубыми словами, выражением также внезапно появившейся неприязни. Неугомонным ноздревский характер, ноздревский темперамент передан и
----------------------------------------
1. Н. В. Гоголь. Мертвые души. Собр. соч. Изд АН СССР, 1951, т. VI, стр. 72.
----------------------------------------
в убыстренном темпе речи Дубова, в алогичных, ках у Ноздрева, переходах от восклицательных к вопросительным и иным интонациям, в незаконченности фраз, в неожиданных отступлениях в сторону.
Но, как справедливо указывает Белинский, «гений или великий талант уничтожает для других возможность прославиться на его счет посредством подражания». (1) Уже в ранних произведениях Чехов вносил новое содержание или новые оттенки содержания, подсказанные новым историческим временем. Живое восприятие современной жизни помогло молодому писателю не слепо повторять гоголевские ситуации и персонажи. Он изображает не только то, что осталось со времени Гоголя без изменений, но и те, иногда едва заметные изменения, которые может уловить наблюдательный взгляд.
Так, в рассказе «Справка» мы попадаем как будто бы в гоголевскую атмосферу. Помещик Болдырев является в присутствие с намерением получить справку о своем деле (тяжбе). Зарисовка канцелярских комнат, бюрократической бумажной волокиты, взяточников-чиновников в полной мере восстанавливает в нашем сознании знакомую по «Мертвым душам» картину. И вместе с тем, в этом рассказе Чехова мы замечаем новые оттенки в поведении и характере современных чиновников.
Известная деталь в поэме Гоголя (чиновник «Кувшинное рыло» берет взятку) несомненно сознательно почти точно повторена Чеховым.

ГОГОЛЬ

«Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее книюю». (Собр. соч., т. VI, стр. 143—144.)

ЧЕХОВ

«Болдырев вынул из кармана рублевую бумажку и положил ее перед чиновником на раскрытую книгу. Чиновник сморщил лоб, потянул к себе книгу с озабоченным лицом и закрыл ее». (Соч., т. II, стр. 8.)

Однако Чехов показывает «прогресс» со времени Гоголя. Этот «прогресс» заключается в том, что если прежде чиновник, получивший взятку, тотчас же давал ответ просителю, то в чеховское время чиновник, не удо-
----------------------------------------
1. В. Г. Белинский. Русская литература в 1843 году. Соч., т. VII, стр. 381.
----------------------------------------
влетворившись рублевой бумажкой, продолжал «не замечать» просителя и лишь после троекратного со стороны Болдырева подношения он «как бы нечаянно поднял глаза». Соответственно во второй части рассказа (после взятки) изменяется характеристика героя. Теперь уже, в противоположность неразговорчивому, суровому Ивану Антоновичу — «Кувшинное рыло», необходительному, топорному в своих отношениях с просителями, чиновник нового времени показан Чеховым многословным, подеркнуто приветливым и почтительным, суетливо деятельным, т. е. еще более исподличавшимся. «Чиновник ожил, точно его подхватил вихрь. Он дал справку, распорядился, чтобы написали копию, подал просящему стул — и все это в одно мгновенье. Он даже поговорил о погоде и спросил насчет урожая. И когда Болдырев уходил, он провожал его вниз по лестнице» (т. II, стр. 9).
В рассказе «Муж», напоминая уже читателю зарисованную Гоголем картину, Чехов создает свою, самостоятельную. Известно, что Чехова очень привлекала «Коляска», горячо одобренная еще Пушкиным и названная Белинским «мастерской шуткой». (1) В письме Чехова читаем: «Одна «Коляска» его стоит двести тысяч рублей. Сплошной восторг и больше ничего» (т. XIV, стр. 3541). В рассказе «Муж» видим отражение этого восторженного отношения писателя к «Коляске».
Чехов использует некоторые гоголевские ситуации, он показывает, например, как оживился провинциальный город в связи с приходом кавалерийского-полка.

ГОГОЛЬ

«Городок Б. очень повеселел, когда начал в нем стоять *** кавалерийский полк. А до того времени было в нем страх скучно!» (Собр. соч., т. III, стр. 177.)

ЧЕХОВ

«N-ский кавалерийский полк, маневрируя, остановился на ночевку в уездном городишке К. Такое событие ... действует, всегда на обывателей возбуждающим и вдохновляющим образом». (Соч., т. V, стр. 104.)

В центре рассказа Чехова танцевальный вечер, как бы соответствующий гоголевскому званому обеду, у бригадного генерала. Выпивка, игра в карты, пошлень-
-------------------------------------------
1. В. Г. Белинский. Несколько слов о «Современнике». Соч., т. III, стр. 3. Письмо А. С. Пушкина П. А. Плетневу от 11 окт. 1835 г. См.: А. С. Пушкин. Поли. собр. соч. Изд. АН СССР, т. XVI, стр. 56.
-------------------------------------------
кие любовные приключения, о которых рассказывает или упоминает Гоголь, демонстрирует и Чехов. Но в условиях реакции 80-х годов Чехов показывает еще более «плоскую, ничтожную» мещанскую жизнь, еще более опошлившихся обывателей. «Мелкие чувства зависти, досады, оскорбленного самолюбия, маленького уездного человеконенавистничества ... закопошились в нем, как мыши» (т. V, стр. 106—107).
Мы помним, что Гоголь уже видел необходимость показывать не только тех, кто выставил «свою физиогномию под публичную оплеуху», (1) т. е. не только людей, в которых «низость и подлость» видны невооруженному глазу, но и тех, кто надевает благопристойную маску, но и плутов, корчащих «рожу благонамеренного человека». (2) Изображая, например, Чичикова, Гоголь ставил задачу «поглубже заглянуть в душу» подобных людей, приобретателей, авантюристов, обнаружить их «сокровеннейшие мысли», внутреннюю бедность, гадость при внешней «приятности». (3)
Этот найденный Гоголем обличительный метод «срыванья масок», сознательного преувеличения, как известно, был воспринят его последователями: Толстым, Салтыковым-Щедриным, Островским; он унаследован и Чеховым. Срыванье маски с плутов, «корчащих рожу добродетельного человека», с двуличных чиновников, внешне либеральствующих интеллигентов, — стало одной из главных задач Чехова в 80-е годы, в то время, когда сверху насаждался показной либерализм, когда вся государственная система была пропитана лицемерием и фальшью.
Показателен в этом отношении рассказ Чехова «Шило в мешке». В центре его эпизод, явно восходящий к «Ревизору»: в уездный городишко отправляется ревизор Посудин. Уже в самом начале рассказа, как бы желая напомнить читателю ситуацию и образы комедии Гоголя, страх чиновников, городничего («У меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот откроется дверь — и шасть!»), Чехов использует многие слова и выражения из «Ревизора»: «Соблюдая строжай-
------------------------------------------
1. Н. В. Гоголь. Мертвые души. Собр. соч., т. VI, стр. 241.
2. Н. В. Гоголь. Театральный разъезд. Собр. соч., т. V, стр. 145.
3. Н. В. Гоголь. Мертвые души. Собр. соч., т. VI, стр. 241—243.
------------------------------------------
шее инкогнито спешил Посудин в уездный городишко N., куда вызывало его полученное им анонимное письмо. «Накрыть ... Как снег на голову ... мечтал он... Натворили мерзостей, пакостники, и ... воображают, что концы в воду спрятали... Воображаю их ужас и удивление, когда в разгар их торжества послышится: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!» (т. IV, стр. 101). Передавая часть рассказа от лица человека из народа (возницы), Чехов как бы использует и угол зрения, найденный Гоголем в тех сценах, где действует слуга Осип.
Но внимание Чехова обращено не только и не столько на чиновников-взяточников и казнокрадов, оно сосредоточено на самом ревизоре. Впрочем, хотя чиновники, в противоположность гоголевским, и находятся у Чехова как бы за сценой, они также обрисованы молодым писателем. Мы видим, что современные Чехову чиновники уже не испытывают такого страха перед ревизором, который заставил гоголевского городничего и других принять «сосульку, тряпку» за «важного человека», а затем в финале «окаменеть от ужаса». Нет, эти чиновники в чеховском рассказе как бы пришли в себя и выработали новое противоядие. Они пользуются теперь более усовершенствованными способами нейтрализации ревизоров. В их распоряжении достижения современной цивилизации: железная дорога, телеграф, они оповещены заранее, им сообщают более достоверные, чем во времена Гоголя, сведения о дне и часе приезда ревизора. Они успешно готовятся к встрече; ревизор не сможет «накрыть» их, так как у них «давно уж все спрятано», «все чисто»; им вполне удастся одурачить ревизора и над ним же посмеяться после его отъезда. «Он повертится, повертится, да с тем и уедет, с чем приехал ... Да еще похвалит, руки пожмет им всем, извинение за беспокойство попросит» (т. IV, стр. 104).
Чехов рисует в этом рассказе крупным планом самого ревизора, не мифического, не того, кто создан страхом чиновников, а «настоящего ревизора». И в нем, прежде всего, Чехов раскрывает на новом этапе двуличие, обнаруживает показную сторону и подлинную сущность чиновников, якобы осуществляющих государственный контроль. Под внешним лоском образованности, под видимостью неподкупности, горячей честности Чехов заставляет увидеть деспота, действующего иезуитскими средствами, пьяницу, развратника и пошляка. Не государственные соображения, а мелочные, эгоистические побуждения, та же корысть, что и у других чиновников, которых он ревизует, руководит этим ревизором.
Большое политическое значение использования Чеховым «Ревизора» Гоголя в целях создания обличительной картины современности становится особенно ясным, если вспомнить, что подобные рассказы Чехова появлялись в те годы, когда либералы, ведя узкогрупповую борьбу с консерваторами, обращались к этой комедии для доказательства порочности дореформенной государственной бюрократической системы и плодотворности современных либеральных «улучшений».
Постоянное соотнесение в рассказах молодого Чехова современной действительности с тоголезским дореформенным временем как бы настойчиво подсказывало читателю: нельзя обольщаться происшедшими «переменами»; это соотнесение содействовало разоблачению либеральных иллюзий. В частности, Чехов категорически отводит своими художественными зарисовками самоуспокоенные либеральные утверждения, что прошло время забитых, униженных Башмачкиных, Поприщиных и деспотических «значительных лиц», что маленькие чиновники при современной системе управления, при современной «гласности» не являются якобы уже такими бесправными и беззащитными.
Чехов не случайно обратился к произведению Гоголя «Шинель», давшему значительный толчок развитию демократической литературы, произведению, в котором Гоголь, вслед за Пушкиным, уделил такое большое внимание «маленькому человеку». За это наследие Гоголя, как известно, боролись писатели разных толков, вплоть до Достоевского, и, в сущности, Чехов, на этом этапе заявлял о себе публично, как об одном из истинных наследников «Шинели» Гоголя.
В одном из рассказов Чехова читаем: «Вы говорили, что у нас нет уже гоголевских типов ... А вот вам! Чем не тип?» (т. III, стр. 30). И перед нами, в самом деле, в рассказах: «Смерть чиновника», «Чтение», «Мелюзга», «Вопросительный знак» воскресают гоголевские Башмачкины, Поприщины.
Чехов, вслед за Гоголем, изображает социальные противоречия между сильными и слабыми. Забитые нуждой, темные, робкие, трепещущие перед начальниками герои чеховских рассказов (Червяков, Мердяев, Перекладин и др.) так же, как Акакий Акакиевич, превращены в «пишущие машины», автоматы. Для имеющих власть они, как и Поприщин, — «ничтожество, нуль, соринка» (т. I, стр. 22). Реакция на жизнь, собственные мысли, чувства приглушены в них также. Акакий Акакиевич отказывается от работы, требующей хоть небольшей, но самостоятельности, он «вскрикнул, может быть, первый раз отроду», когда услышал от портного Петровича, что его старая шинель никуда не годится, а новая должна стоить полтораста рублей. Чеховский чиновник Мердяев сходит с ума, когда его заставляют заняться чтением книг («Чтение»); чиновник Перекладин («Восклицательный знак») обнаруживает, что за сорок лет службы не поставил ни одного восклицательного знака, значит, не выразил ни восторга, ни негодования, ни радости, ни гнева, ни прочих чувств.
«Безвыходное положение» этой «мелюзги», страх перед «значительными лицами», в руках которых оказывается ее судьба, также как бы вводят нас в гоголевскую атмосферу. Сходный с Акакием Акакиевичем бедный внутренний мир, низкий интеллектуальный уровень этих героев Чехова вызывают и сходные речевые характеристики, которыми наделили их оба писателя.
Поприщин еще жаловался, что его «никак не слушается язык» при «его превосходительстве». В образе Акакия Акакиевича эта бедность речи, робость языка, косноязычие, как выражение убожества и забитости героя, даны особенно отчетливо. «Нужно знать, — пишет Гоголь, — что Акакий Акакиевич изъяснялся большей частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения. Если же дело было очень затруднительно, то он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так что весьма часто, начавши речь словами: «Это, право, совершенно того...», а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил». (1)
--------------------------------
1. Н. В. Гоголь. Собр. соч., т. III, стр. 149.
--------------------------------
К подобной речевой характеристике прибегает и Чехов, когда он имеет дело с персонажем, близким к типу Акакия Акакиевича. Червяков — герой рассказа «Смерть чиновника», так неудачно чихнувший в театре на лысину сидевшего впереди генерала, также изъясняется отрывочно, незаконченными фразами («Я ведь... Я не желая... Я извинялся, да он как-то странно»), речь его также пестрит вводными словами и «такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения», он также повторяет одни и те же слова и т. д.
Однако как ни велико сходство в обрисовке Чеховым и Гоголем этих лиц, но есть и принципиальное отличие. Оно, прежде всего, в том, что у Чехова мы не находим того прямого выражения сочувствия, которое совершенно очевидно у Гоголя и в зарисовке молодого человека, обратившего внимание на Акакия Акакиевича и тронувшегося его состоянием, и в фантастическом финале, как бы реализующем мечту Гоголя о возмездии «значительному лицу» за совершенную им несправедливость, и, особенно, в известном авторском лирическом отступлении после смерти Акакия Акакиевича: «Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое...»
Чехов как будто бы более суров к своему герою «маленькому человеку». И это несомненно подсказывалось как самим временем, так и большей личной близостью Чехова, чем Гоголя, к демократической среде. Нужно вспомнить, что великий революционный демократ Чернышевский еще в начале 60-х годов понял необходимость в пореформенных условиях по-иному изображать так называемых «маленьких людей». Вполне отдавая должное гуманистическим тенденциям в изображении демократического героя у писателей-дворян, в том числе у Гоголя в «Шинели», Чернышевский, однако, видит принципиальное и вполне закономерное отличие от их метода, метода современных писателей-демократов (50—60-х годов). Он приветствует появление очерков Н. Успенского, в которых сделан уже шаг вперед: «от сострадания к желанию помочь», выражено уже не только сочувствие демократическому герою, но и порицание его. По мнению Чернышевского, подлинный гуманизм художника на этом этапе должен сказываться не в снисходительном отношении к «маленьким людям», к людям из народа, а в суровом показе их недостатков и, через это, в пробуждении в них «чувства своих прав», сознания человеческого достоинства. Чернышевский ставил перед писателями-демократами задачу правдиво показывать жизнь народа и тем самым пропагандировать идею революционного преобразования. Он стремился воспитать в молодых писателях необходимую суровость, сквозь которую просвечивала бы подлинная любовь и желание блага для народа. Чернышевский советует говорить о «маленьких людях», о народе «без церемонии», как о людях, которых автор сам и читатель считает и «должен считать за людей, одинаковых с собою, за людей, о которых можно говорить откровенно все, что замечаешь о них». «Вы, когда действительно желаете ему добра, не мало уже не конфузитесь, — вы чувствуете, что в суровых ваших словах слышится любовь к нему и что они полезны для него, — гораздо полезнее всяких похвал». (1)
Чехов, как и писатели-демократы 60-х годов (Н. Успенский, Слепцов, Решетников и др.), не поднялся дореволюционных идей Чернышевского, но, вслед за этими писателями-демократами, он сурово и правдиво изображал жизнь демократических кругов, порицал, высмеивал «маленьких людей» и тем самым содействовал пробуждению в них чувства человеческого достоинства. (2)
Сама жизнь заставила Чехова уже в первые годы творчества осознать, что одного сочувствия недостаточно, необходимо смеяться над раболепием, страхом маленьких чиновников перед «сильными мира сего». В рассказе «Смерть чиновника» юмористическая основа заключается в несоответствии незначительной причины и серьезного последствия. В анекдотическом эпизоде с Червяковым Чехов заставляет читателя угадать существенные, типические черты жизни, основанной на деспотизме одних и рабстве других. Тщательно воспроизводит автор все этапы столкновения Червякова с генералом Бризжаловым, все
------------------------------------
1. H. Г. Чернышевский. Не начало ли перемены? Полн. собр. соч. т. VII, стр. 857, 889, ГИХЛ, М., 1950. См. его же «Грамматика» («Звенья», 1950, стр. 544—545).
2. См. фельетон М. Горького «О беспокойной книге». М. Горький — А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. Изд. АН СССР, 1937, стр. 132—136.
------------------------------------
изменения состояния героев. И хотя об этом не сказано прямо, но читатель чувствует не только стремление писателя разоблачить Бризжалова, но и ироническое отношение его к Червякову. Уже фамилии характеризуют в рассказе действующих лиц. Фамилия Червяков вызывает представление о ничтожном, пресмыкающемся рабе («червь»); фамилия Бризжалов вызывает впечатление о брюзге, человеке, который постоянно распекает, брызжет слюной от гнева.
Диалог действующих лиц сопровождается в рассказе лаконичными авторскими ремарками. Их Чехов отбирал так, чтоб тоже дать почувствовать свое отрицательное отношение к испуганному, ничтожному чиновнику Червякову («зашептал», «пробормотал», «начал докладывать») и к властительному Бризжалову: «гаркнул», «состроил плаксивое лицо», «нетерпеливо шевельнул нижней губой».
В финале этого рассказа Чехов поставил своего героя Червякова как будто бы в сходное с Акакием Акакиевичем положение (он также умирает не выдержав столкновения со «значительным лицом», которое «распекает» его). Однако, Чехов лишает это событие авторского лирического комментария. Напротив, в заключительных строчках, сгущая краски, пользуясь сатирическим методом сознательного преувеличения, гротеском (методом, столь характерным для Гоголя в других случаях), он подчеркивает парадоксальность, нелепость и жизни и смерти Червякова.
В методе изображения Гоголем и Чеховым маленького чиновника есть еще одно различие. Гоголь выделяет из чиновничьей среды одного героя — Акакия Акакиевича или Поприщина. Он рассматривает пристально малейшее проявление жизни, предельно подробно (соответственно мелочному характеру жизни этих людей) зарисовывает обстоятельства его несложной биографии (рождение, покупка шинели, смерть). Остальные чиновники его положения и уровня не представлены Гоголем, они как бы подразумеваются. Гоголь как будто не хочет распылять внимание читателя, стремится сосредоточить его лишь на одном персонаже, к которому он вызывает сочувствие. Весь остальной мир дан как враждебный этому маленькому человеку (сослуживцы Акакия Акакиевича, «значительное лицо», воры, укравшие шинель, наконец, сам Петербург), и от этого еще более усиливается впечатление о «никем не защищенном, никому не дорогом, ни для кого не интересном» существе. Чехов ставит иные задачи: не столько вызвать сочувствие, сколько осудить этих людей-рабов, подчеркнуть массовость такого явления как современные Акакии Акакиевичи. Этого впечатления он достигает тем, что, наряду с индивидуальными портретами создает как бы коллективный портрет «мелюзги». Слова «мы», «наши» многократно повторяются в чеховских рассказах на эту тему; рядом с основным героем обычно даны еще близкие ему по положению и духу люди. Чехов не лишает их, в противоположность Гоголю, семьи, друзей.
Но, подобно Гоголю, он не отказывает даже этим людям в пробуждении (хотя и робком, кратковременном) сознания («Восклицательный знак», «Либерал», «Мелюзга» и др.)- Акакий Акакиевич, потрясенный событиями — приобретением и потерей шинели — выходит из состояния человека-автомата. Гоголь показывает, как появляется у него чувство беспокойства «сердце вообще весьма покойное, начало биться», даже появляется настойчивость (добивается частного пристава) и, наконец, в бреду он поднимается до «бунта» против «значительного лица», произносит «самые страшные слова» непосредственно за словами «ваше превосходительство».
Чехов в новых условиях осуждает не только «имеющих власть», не только жизненные обстоятельства, превращающие людей в автоматов, но и самих рабов, не противодействующих насилию. Во многих рассказах писатель изображает, как насаждаемый сверху либерализм проникает и в среду маленьких чиновников. «Мы живем во второй половине XIX столетия, а не чорт знает когда, не в допотопное время... Что дозволялось толстопузым прежде, того не позволят теперь». «Я хоть и маленький человек, а все-таки не субъект какой-нибудь, и у меня в душе свой жанр есть» (т. II, стр. 237—238), — так осознает современный Чехову Акакий Акакиевич отличие от своего предка. Но сам автор видит, что это отличие кажущееся. Лишь в пьяном виде эти «либералы» пьют «за фратернитэ», говорят «вещи непростительные и предусмотренные», они с оглядкой, робко, приглушенно бранят начальников, они смелы и решительны, главным образом, за пределами кабинета начальника, когда, изощряясь друг перед другом, готовы «погибнуть за правду», потестовать против лакейства, грубости, насилия. Отрезвев, такой либерал испытает смертельный испуг: «Протестуй, ты, осел, ежели хочешь, но не смей не уважать старших»; он уничтожит созданный им в момент либерального возбуждения водевиль («Не твое дело... в Гоголи лезть»), он подобострастно купит у начальника ненужные ему лотерейные билеты или произнесет тост за здоровье начальника. (1)
В связи с этим следует отметить еще одну особенность творческой манеры Гоголя и Чехова в изображении маленького человека.
Гоголь, избрав один центральный эпизод из истории жизни своего героя, создает обилием деталей, всесторонним раскрытием одного обстоятельства впечатление статичности его существования. Чеховские рассказы о маленьких чиновниках кажутся динамичными. Этому впечатлению способствует сама малая компактная форма рассказа, в пределах которой, однако, передан целый эпизод, а также постоянные диалоги. Но эта лишь кажущаяся динамичность используется Чеховым для создания комического эффекта. В сущности, стремительно «бурно развивающиеся» события («бунты» чиновников) ни к чему не ведут; не случайно поэтому, что многие рассказы Чехова в финале возвращают нас к началу. Волнения, разговоры являются отражением не подлинной жизненной динамики, а мелочной суеты.
Настойчиво высмеивая холопство, рабство сознания, Чехов по-своему продолжал традиции передовой русской литературы. Еще у писателей первой половины XIX в. мы находим разоблачение не только произвола, насилия, но и порожденного деспотическим строем жизни раболепия. «Молчалины блаженствуют на свете». Они «дойдут до степеней известных», — с горечью говорил в своей комедии «Горе от ума» Грибоедов. Гоголь уже обратил
------------------------------------
1. А. П. Чехов. Либерал (т. III, стр. 166). Рассказ, которому трудно подобрать название (т. II, стр. 173—174), Водевиль (т. III, стр. 239—242), Депутат, или как у Дездемонова 25 рублей пропало (т. II, стр. 237—240) и др.
------------------------------------
внимание на хамелеонство своих современников, зло высмеял различные «оттенки» в отношениях чиновников с людьми разных имущественных и служебных положений: «Хоть восходи до миллиона все найдутся оттенки». «Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от страха и слова не выговоришь! .. Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет». Прометей превратился в муху, «уничтожился в песчинку». (1)
Чехов в 80-е годы был свидетелем того, как маленькие незначительные чиновники в результате случайных обстоятельств или ценою добровольного активного холопства делали карьеру, «доходили до степеней известных» и, таким образом, оказывались далеко не безвредными для народа. В рассказе «Торжество победителя» Чехов показал подобное превращение: «смирненький, серенький, ничтожненький» чиновник, чинивший перья и бегавший за пирожками для своего начальника, становится грозой для «маленьких людей», «великим, всемогущим» (в их представлении), так как от него зависят их судьбы (т. I, стр. 21—24).
Деспотизм и рабство рассматриваются молодым Чеховым, как типическое явление современности. В хамелеонстве видит он знамение времени и поэтому одновременно срыва,ет либеральную личину и с «значительных лиц», обнажая их грубую самодовольную, деспотическую сущность, и с двуличных «маленьких пришибленных созданий», робеющих перед начальниками, но развязных и деспотичных с более слабыми («Двое в одном»).
----------------------------------
1. Н. В. Гоголь. Мертвые души. Собр соч., т. VI, стр. 49—50.
----------------------------------

продолжение книги...