Сам Матиас Вальехо предстал перед ним и, сорвав с головы шапку, воскликнул с почтительной радостью:
— Дорогой сеньор дон Франсиско, вы в наших краях! Вы стоите перед нашими убогими окнами.
— Здорово, Матиас, а я как раз собирался справиться о тебе. Это твой дом? А где же твоя харчевня?
— Пойдемте, пойдемте, — сказал дородный трактирщик, хватая старого приятеля за руку и локтями расталкивая собравшуюся толпу любопытных.
Матиас Вальехо состоял из тучного монашеского брюха, прикрытого зеленым в черную полоску фартуком, из-под которого виднелись ноги, с трудом умещавшиеся в непомерно больших ковровых шлепанцах, и из головы, похожей на огромный помидор, снабженный ушами, ртом и носом; при этом — добродушная приветливость, оглушительный смех и влажные кроткие глаза; словом, все доказательства чистой совести, склонности к выпивке и к спокойной сидячей жизни. Трактирщик прожил к тому времени шестьдесят лет и проживет еще больше, если не лопнет, как переполненный вином и расползающийся по швам бурдюк; связанный с доном Франсиско узами давней и тесной дружбы, Матиас был единственным человеком, который еще встречался с ростовщиком после его возвышения. В нарушение всякого этикета трактирщик заходил несколько раз на улицу де Сильва, а потом и во дворец Гравелинас, чтобы попросить у старого дружка взаймы денег, и тот охотно выручал его, не взимая даже процентов, — неслыханный и беспримерный случай в жизни великого финансиста. Надо заметить, что благодарный Вальехо возвращал ссуду в срок и с процентами, — то был толковый человек с немалыми достоинствами.
Как я уже сказал, кабатчик с торжеством втащил Торквемаду в лавку и, проводив в заднюю комнату, усадил его за крашеный деревянный стол, на котором неряшливо поблескивали липкие круги от винных стаканов; служанка кое-как наскоро обтерла стол тряпкой. Вальехо, его дочь, зять и два приятеля, сидевшие за столом в задней комнате, были ошеломлены появлением знатного сеньора; они положительно не знали, какими словами приветствовать и как угощать дорогого гостя, чтобы не уронить достоинства дома. Все озабоченно суетились; женщина отгоняла завсегдатаев, пытавшихся проскользнуть вслед за доном Франсиско в заднюю комнату; Вальехо хохотал густым басом, а зять почесывал голову, то снимая, то снова надевая шапку. — Вот здорово, дон Франсиско здесь! Какая неожиданность... сеньор маркиз почтил своим присутствием нашу убогую лавчонку... Да ты...
Но тут кабатчик спохватился: когда-то он был на ты с Торквемадой, но меняются времена, меняется и обращение. Вальехо прикусил язык и поклялся про себя, что впредь будет осторожнее.
— Я прогуливался, — объяснил дон Франсиско, польщенный вниманием всей семьи, — и сказал себе: дай-ка взгляну, жив ли еще, не помер ли бедняга Вальехо... Сам я долгое время хворал...
— Как же, я слыхал и, поверьте, очень огорчался.
— Но теперь мне уже лучше, гораздо лучше, а все потому, что я решился совершить прогулку, плюнув на лекарей и все их снадобья.
— Нет ничего лучше свежего воздуха и сельской жизни. Я всегда говорю: вы, люди голубой крови, слишком много лечитесь и потому недолго живете.
— Нет, я так быстро не сдамся. Черт возьми! Знаешь, Матиас, чтобы не идти далеко за примером, я ведь как раз сегодня дал смерти пинка в зад... словом, послал ее подальше! Ха-ха! Но скажи, нельзя ли у тебя перекусить?
— Пресвятая дева Мария! Помоги мне, святой Христофор! И вы еще спрашиваете! Николаса, вот так здорово! Маркиз желает у нас позавтракать! Коласа, Пепон., понимаете — в нашем доме! Какая честь! Живо, гляньте, остались ли куропатки? Если нет, бегите за ними. У нас есть поросенок — пальчики оближете!
— Нет, поросенка не надо.
— Коласа... Что.же ты стоишь? Его превосходительство желает завтракать! Да ведь сам император всегерманский и всероссийский не мог бы оказать нам большей чести!
Все точно с ума посходили. Вальехо хохотал до слез и топал ногами от радости. Он сам еще раз вытер стол своим зеленым фартуком, Николаса вытащила хранившуюся в сундуке шелковую скатерть с салфетками, — до сих пор хозяева никогда еще не принимали у себя столь именитых гостей. Надо сказать, что харчевня, равно как и лавка, сообщавшаяся с задней комнатой, принадлежала Вальехо, который и управлял обоими предприятиями.
— У нас всего вдоволь, — сказал Вальехо, — колбасы свиные и телячьи, филе в маринаде, птица, красноперый спар, ветчина, баранина, кальмар под соусом, жареный поросенок, горох, отличная канделярская колбаса и свиная с перцем, — словом, что только вашей душеньке угодно!
— Ты пропустил одно блюдо, а у меня так и потекли слюнки, когда я его в окне увидел. Прямо приспичило, душа просит. И думаю, оно мне как раз на пользу пойдет. Не угадал? Бобы, подай-ка мне, брат, тушеных бобов! Черт возьми, пора уж вернуться к народным кушаньям, я ведь и сам из народа, и чем ближе к природе, тем, как говорится, сподручней.
— Коласа, слыхала? Его превосходительство сенатор желает бобов! Боже ты мой, такое простецкое кушанье! Но вы и яичницы с ветчиной отведайте, а потом просто ветчинки...
— Пока что бобы, и посмотрим, что скажет на это желудок, наверняка поблагодарит за такое вкусное блюдо. Видишь ли, Матиас, я придерживаюсь мнения, что всякое испанское и чисто мадридское кушанье в тысячу раз полезнее той дряни, что готовит мой повар француз; от нее и бронзовый конь на Большой площади захворает.
— Вот это верно, черт возьми! И никто не выбьет у меня из головы, что вся ваша хворь, сеньор дон Франсиско, произошла от всех этих гнусных приправ и дьявольских соусов, от которых так и несет аптекой. Чтобы набить ящик, сеньор маркиз, нет ничего лучше, чем хороший кусок ветчины и глоток настоящего славного вина. Конечно, я не предложу вашей милости с его деликатным здоровьем какую-нибудь свиную отбивную — упаси боже! Но коли зажарить телячью колбасу, так поверьте, она мертвого из гроба подымет.
— Попробуем и колбаски. — сказал вельможа, принимаясь за бобы, приготовленные на славу. — Прямо не верится, что я с таким аппетитом кушаю это блюдо, и увидишь, оно пойдет мне впрок. Право, можно подумать, что мне ночью вырезали желудок и поставили на его место новый!.. Замечательные у тебя бобы, Матиас, Давненько я их не едал. Вот притащу сюда моего повара, — пусть поучится, как готовить. Ты не поверишь, ведь я ему сорок дуро в месяц плачу! А уж надувает он меня не меньше чем на мильон, да, да, на целый мильон.
Усевшись за стол рядом с высоким гостем, Матиас показывал ему наглядный и убедительный пример здорового аппетита. Служанка принесла на выбор несколько бутылок вина, и приятели единодушно остановились на старом вальдепеньясе, — доброе выдержанное вино, оно самому господу богу пришлось бы по вкусу. Покончив с фасолью, маркиз к великой своей радости установил, что желудок требует еще, точь-в-точь выпущенный на волю школьник, не знающий усталости, жадный до всякого рода приключений. И уж подавай на стол яичницу с ветчиной и славные колбасы, или румяные круглые, точно колеса от повозки, отбивные котлеты с помидорами, да не забудь о стакане вальдепеньяса, чтоб глотком доброго вина помочь пищеварению.
Все, кому в ту пору случалось заглянуть в каморку, где происходило пиршество, так и замирали на месте, позабыв о своих делах, и, разинув рот от удивления, смотрели на незнакомого сеньора; впрочем, кое-кто из посетителей знал, и даже слишком хорошо знал Торквемаду. Из уважения к знатному гостю люди смущенно молчали, и Вальехо под наитием винных паров задорно кричал:
— Эй, Блас, Карандо, Ихинио, что вы там притихли, не будьте дурнями. Смелее подходите, не бойтесь, сеньор маркиз не гнушается народом, он самый демократический и общедоступный сеньор!
Приятели кабатчика подходили к столу, и дон Франсиско приветствовал их церемонным поклоном, которому его обучили в аристократическом обществе, Матиас коротко представлял своих друзей:
— Вот Блас, асторгский почтальон, он за тридцать тысяч дуро не даст себя сбить с толку, А это Ихинио Портела, племянник того Деограсиаса Портелы, что держал торговлю птицей на Каве, помните?
— Еше бы, как не помнить… Деограсиас… сколько лет!
— А это Карандо — сущий осел, прошу прощения, у него была торговля мясом, да взбрело ему в голову судиться с Гонсалесами из Нижнего Карабамчеля, вот и остался теперь в одной рубахе. Э, да что говорить, у кого на тысячу дуро больше, у кого меньше — все мы бедняки по сравнению с тобой и твоими несметными богатствами, — небось у тебя в сундуках больше миллионов, чем волос на голове.
— Не будем преувеличивать, — возразил дон Франсиско с притворной скромностью. — Не верь голосу черни. Я много трудился и не теряю надежды в будущем еще больше потрудиться, чтобы заполнить брешь. Но слава богу, сегодня я ожил, снова поел с аппетитом и, чувствую — все идет мне на пользу, словно я никогда и не хворал, и вот посмотришь, что я проживу здоровым до конца моих дней, а их у меня еще немало впереди...
