.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Глава 9. Первый русский рабкор


М. А. Новоселов, "Иван Васильевич Бабушкин"
Издательство "Молодая Гвардия", М., 1954 г.
OCR Biografia.Ru


Далеко вокруг Москвы раскинулись текстильные предприятия братьев Морозовых, Павлова, Гарелина и других представителей быстро растущего российского капитализма. В воспоминаниях иваново-вознесенских подпольщиков об условиях их жизни в 1890—1900 годах скупыми словами нарисованы картины поистине каторжного труда на текстильных фабриках этого района.
После такой работы, придя на квартиру, рабочий спешил скорее лечь, чтобы вскоре начать работать снова... И так—без конца... люди становились ко всему апатичными, теряли аппетит, здоровье, начинали чахнуть.
«Табельщик Алексей Савельев вкупе, а влюбе с таким же негодяем, управляющим ткацкой фабрикой Н. Дербенева, и его помощник, в деревянном здании против конторы (от входа в ворота налево) устроили нечто ужасное, чему нет названия... Почти ни одна красивая или просто смазливая, симпатичной наружности девушка не миновала этого здания, если хотела работать на фабрике...»
Как писали даже местные «Губернские ведомости», преследования женщин были «бытовым явлением» на фабриках Гандурина, Бурылиш, Александрова и на многих других текстильных предприятиях, где широко применялся женский и детский труд.
— Не покоришься — не дам работы! — заявляло молодым работницам фабричное начальство.
Вот что сообщала одна из наиболее распространенных в то время в России газет, «Русские ведомости», об условиях труда детей в Иваново - Вознесенске:
«...Сырой миткаль поступает для просушки на так называемые сушильные барабаны... Температура в помещении сушильных барабанов стоит выше 40 градусов по Р. Нам, с непривычки, положительно нет никакой возможности пять минут пробыть в такой духоте, а между тем за этим усовершенствованным европейским аппаратом, просушивающим в день тысячи кусков, с утра до вечера ежедневно проводят такие же люди, да еще кто? Мальчики. Сидят они совершенно без всего, в чем только мать родила, за этими чудовищными «барабанами» и расправляют своими детскими ручонками складки миткаля; их преждевременно впалые щеки лишены всякого признака румянца, свойственного юному возрасту, глаза без выражения, потухшие, а с бледно-матового лба ни на минуту не сходит пот. Вблизи этих (почти младенцев) работников находится ушат с водою, и они беспрестанно пьют целыми ковшами, стараясь утолить, хотя на одну минуту, вечно томящую их жажду... Я расспросил одного фабриканта — что за люди впоследствии выходят из всех этих мальчуганов, работающих при сушильных барабанах и на вешалках.
Он, немного подумав, дал мне такой ответ:
— Бог знает, куда они у нас деваются, мы уже их как-то не видим после.
— Как не видите?
— Да так, высыхают они...
Я принял это выражение за чистую метафору.
— Вы хотите сказать, что впоследствии они переменят род своих занятий или переходят на другую работу? — опять спрашиваю.
— Нет, просто высыхают, совсем высыхают! — отвечал серьезно фабрикант». Ничуть не лучше было положение ткачей в «вотчине Морозовых» — на Никольской мануфактурной фабрике близ старинных селений текстильщиков — Орехова, Зуева, Никольского.
И здесь «высыхали» в непосильном труде тысячи молодых жизней. Фабрикант-миллионер вел планомерное и все усиливающееся наступление на своих рабочих. С каждым годом пряжа выдавалась все худшего и худшего качества. Она постоянно рвалась, и мастера нещадно штрафовали ни в чем не повинных ткачей. Расценки то и дело уменьшались. В то же время количество аршин в куске выработанного миткаля увеличивалось: если в начале года в куске миткаля считали пятьдесят пять аршин и платили за выработку этого куска сорок восемь копеек, то в конце того же года в куске оказывалось шестьдесят пять — шестьдесят семь аршин, а платили лишь тридцать восемь — сорок копеек.
Администрация систематически уменьшала число подсобных, обслуживающих станки рабочих: вместо одного подмастерья на пятьдесят станков поставили одного на шестьдесят, а затем и на семьдесят станков. В результате он не успевал наладить вовремя почему-либо вышедшие из строя станки, и ткачам записывался вынужденный, хотя и не по их вине, прогул. От этого заработок сильно снижался. Иногда больше половины дня пропадало из-за простоя станка.
Бичом рабочих были и частые переделки — приспособление станков для выработки других сортов текстильного товара. Простои, связанные с этими «переходами станка», администрация ее оплачивала. А если ткач по болезни хоть один день не выходил на работу, Морозов приказывал оштрафовать его на три рабочих дня; за два прогульных дня штрафовали на шесть дней и т. д.
Главный мастер — «всемогущий царь и бог», как называли его в ткацкой мастерской, — зачастую даже не давал себе труда объяснить, за какую вину наложен непомерный штраф. Сам хозяин фабрики подавал пример зверского отношения к рабочим: Морозов нередко появлялся в ткацкой, медленно обходил станки и вдруг схватывал, мял и бросал в сторону готовую продукцию того или иного ткача, лучше которой нельзя было выработать на станках этой фабрики.
— Штраф!.. Двойной!.. С фабрики сгоню!.. — раздавалось среди монотонного жужжанья станков, и несчастный ткач стоял молча, не зная даже, что именно не понравилось всемогущему хозяину в добротно и аккуратно сделанном куске миткаля или ситца. Преследования ткачей не оканчивались за дверями мастерской: даже в фабричной лавке, куда рабочий вынужден был итти за продуктами, он отчетливо чувствовал тяжелую хозяйскую руку. Часто приказчик с презрением бросал ткачу в лицо его заборную книжку.
— Перебор. Ничего не дам.
Это значило, что за рабочим, по хитроумным лавочным подсчетам, числится взятых продуктов больше, чем ему открыт кредит согласно «ведомости выработки», составленной администрацией фабрики. Обремененному семьей ткачу ничего не оставалось другого, как брать вместо фунта мяса селедку «с запашком», так как приказчик не соглашался отпустить ничего иного.
Чаще же всего после длительных объяснений и просьб ткачи под неистовую брань приказчика были вынуждены уходить с пустыми руками и ждать, когда «перебор с выработкой сквитается».
Невыносимые условия труда вызывали все усиливающееся недовольство ткачей Морозовской мануфактуры. Вначале они пытались просить своего хозяина о смягчении почти тюремного режима, введенного им не только на фабрике, но и в казармах-общежитиях, а затем в январе 1885 года организовали стачку.
Во главе стачки стал передовой рабочий Петр Анисимович Моисеенко, имевший уже опыт революционной борьбы как бывший член «Северного союза русских рабочих». На тайном совещании ткачей, незадолго до начала стачки, были выработаны требования к администрации фабрики, главным образом касающиеся отмены грабительских штрафов, упорядочения расценок и дней выплаты заработка.
Весть о начавшейся стачке произвела сильное впечатление не только на администрацию Владимирской губернии, но и на министерство внутренних дел. Морозов, бывший в это время в Москве, начал забрасывать телеграммами владимирского губернатора, прокурора, министра внутренних дел, прося «не оставить приказать принять меры к прекращению беспорядков». С такими же просьбами обратился он к шефу жандармов. И немедленно владимирский губернатор Судиенко выехал в Никольское.
Через несколько часов на фабрику приехал и сам Морозов. Губернатор и прокурор прервали расследование и уединились с хозяином фабрики на продолжительную беседу. Даже представители царской власти должны были в очень дипломатичной форме «позволить себе обратить внимание высокоуважаемого г. Морозова на некоторые ненормальности и игнорирование требований фабричного законодательства», допускаемые администрацией Никольской мануфактуры. Но «высокоуважаемый» фабрикант решительно отказался удовлетворить какие-либо требования, указывая, что «всякое облегчение (условий труда на фабрике. — М. Н.) в настоящее время было бы уступкой грубому насилию и дурным примером, поощряющим к новым беспорядкам».
После длительных переговоров и увещеваний губернские и московские власти убедили фабриканта в необходимости некоторых уступок. Но уговорить его удалось лишь на льготы, незначительные для рабочих. Он согласился только на скидку штрафов за «плохие работы» с 1 октября 1884 года по день забастовки. Морозов потребовал расчета всех ткачей с условием возврата на фабрику желающих согласиться на пониженные расценки. Он заявил при этом, что оставляет за собою «священное право» принимать или не принимать обратно рабочих по своему усмотрению.
Морозов в особенности настаивал на незыблемости этого права: «Я хозяин и таковым останусь, пока фабрика стоит: приму лишь тех, кого захочу!» Эти требования фабриканта были вывешены у входа на фабрику.
Несмотря на присутствие солдат, расставленных у проходных ворот и у общежитий, рабочие сорвали объявление Морозова и заменили своим:
«Объявляется Савве Морозову, что за эту сбавку ткачи и прядильщики не соглашаются работать. А если ты нам не прибавишь расценок, то дай нам всем расчет и разочти нас по пасху, а то если не разочтешь нас по пасху, то мы будем бунтоваться до самой пасхи. Ну, будь согласен на эту табель, а то ежели не согласишься, то и фабрики вам не водить».
Возбуждение рабочей массы достигло предела, когда губернатор велел сообщить делегатам ткачей, что Морозов категорически отказывался даже читать «столь незаконные требования».
Ткачи ответили на это единодушным протестом, заявляя, что работать на условиях хозяина нельзя. Они говорили, что за расчетом даже и итти нечего, потому что все пошло на штрафы и на харчи.
Губернатор начал массовые аресты: в течение двух следующих дней в артельной казарме арестовано было около трехсот человек. Из них сто двенадцать человек отправлены в Москву, семьдесят один — во Владимир.
На 13 января были подготовлены два специальных поезда для арестованных. А на фабрике в это время контора составила списки «заведомо буйных». Таких рабочих насчитывалось более двухсот. В тот же день губернатор принял меры к их высылке.
14 января казаки и солдаты оцепили казармы рабочих за полотном Московско-Нижегородской железной дороги и казармы в районе фабрики (в так называемом тогда «Новом заведении»).
Губернатор сообщал департаменту полиции:
«15-е. Сегодня под сильным конвоем отправлены... 119 человек... Утром арестовано было еще несколько человек, указанных фабричной администрацией...
17-го утром выслано было на родину 303».
После этих арестов, составления «черных списков» и высылки сотен рабочих губернатор счел свою задачу выполненной. Судебные власти организовали большой процесс над несколькими десятками «бунтовщиков». На суде вскрылась потрясающая картина самой беззастенчивой, самой дикой эксплуатации ткачей Морозовской мануфактуры.
В. И. Ленин писал:
«Присяжные оправдали всех подсудимых, так как на суде показания свидетелей, — в том числе хозяина фабрики, Т. С. Морозова, директора Дианова и многих ткачей-рабочих, — выяснили все безобразные притеснения, которым подвергались рабочие».
Стачка на морозовской фабрике оказала большое революционизирующее влияние на весь пролетариат России. В первую очередь она повлияла на рабочих многочисленных текстильных предприятий Подмосковья. Повсюду — во Владимирской, в Ярославской, Нижегородской, Тверской, Смоленской губерниях долгие годы не забывались подробности массовой стачки 1885 года. Ткачи Владимира, Иванова, Серпухова, Вичугн с гневом обсуждали драконовские меры властей — арест более шестисот рабочих, высылки, тюремное заключение.
В. И. Ленин очень интересовался условиями труда и быта ткачей на фабриках Морозова. Как в Петербурге, где он лично подробно изучал особенности - оплаты труда, системы всевозможных штрафов на различных заводах и фабриках, так и здесь вождь российского пролетариата на месте знакомился с фабричной жизнью Орехово-Зуева.
Осенью 1895 года В. И. Ленив написал «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих »а фабриках и заводах», ярко осветив причины возникновения, ход и результаты морозовской стачки. Он отметил сильное впечатление, произведенное на правительство массовой, хорошо организованной стачкой. Стачка показала правительству, что рабочий класс, сплоченно действующий, решительно заявляющий свое требования, представляет собой великую силу.
Из конспиративных соображений Бабушкин вначале поселился не в Орехово-Зуеве, а неподалеку, в Покрове Владимирской губернии. Городок был так мал, это Бабушкин называл его уменьшительным именем «Покровок». Вместе с Прасковьей Никитичной Иван Васильевич снял комнатку на окраине города.
Бабушкин, как полагается, отдал свой паспорт хозяину дома для отметки полиции, объяснив, что приехал с женой в Покров попытать счастья в мелочной торговле вразнос, и затем добавил, что берет в долг небольшие партии у московских оптовых торговцев «красным товаром» и галантереей.
— Приходится частенько наезжать в Москву, к хозяевам. А еще чаще — по ближайшим поселкам ходить надо, иначе товар быстро не распродашь, и хозяева сердиться будут. Ну что ж поделаешь: известно, под лежачий камень и вода не течет, — не торопясь, говорил он, обстоятельно поясняя домохозяину трудности работы коробейника.
Это занятие давало Бабушкину возможность часто отлучаться из Покрова, посещать фабричные поселки в округе, заходить в рабочие казармы и беседовать с большим числом ткачей на самые разнообразные темы.
Первый месяц Бабушкин лишь присматривался к обстановке и знакомился со всеми особенностями жизни в захолустном, но с большой прослойкой пролетариата городке. Хорошо зная быт петербургских ткачей, Иван Васильевич старался выяснить, что же является самым злободневным в текстильных районах Подмосковья, на что следует, прежде всего обратить внимание в листовках.
Иван Васильевич, узнавая настроения покровских и орехово-зуевских ткачей, в беседе с ними использовал для агитации официальные статистико-экономические материалы о положении текстильной промышленности этого района. С этой целью он доставал и конспектировал отчеты фабричных инспекторов. В сухих, пестревших цифрами и написанных мертвым канцелярским языком перечнях несчастных случаев на текстильных предприятиях, в сводках конфликтов администрации с рабочими Бабушкин видел живую действительность, изнуряющие, постоянные сверхурочные работы, бесконечные притеснения и издевательства фабрикантов. Иван Васильевич подбирал достоверный материал об условиях труда на каждой фабрике в отдельности.
Опытным глазом кадрового рабочего Бабушкин замечал каждое нововведение администрации соседних текстильных фабрик, казавшееся с первого взгляда таким безобидным и обычным, а на деле вызывавшее новое снижение заработка, новое наступление фабрикантов на подвластные им тысячи ткачей.
Бабушкин бывал не только в окрестных текстильных районах, но приезжал и в Москву, получив явки к М. И. Ульяновой и Н. Э. Бауману. С помощью М. И. Ульяновой он установил связи с редакцией «Искры», получал пропагандистскую литературу и был в курсе всех важнейших вопросов партийной жизни.
В. И. Ленин в это время неустанно работал над регулярным, бесперебойным выпуском «Искры».
Ленинская «Искра» была образцовым революционно-марксистским органом, газетой нового типа, невиданной еще в истории рабочего движения. «Искра» подготовляла грядущую революцию в России. Искровцы организовывали и сплачивали рабочий класс. В своей борьбе с многочисленными врагами марксизма «Искра» была беспощадна. Недаром Ленин писал: «Старая «Искра» заслужила себе почетную нелюбовь и русских и западноевропейских оппортунистов». Ленин был вдохновителем, организатором «Искры». Ему принадлежало большинство основных статей.
«Роль газеты не ограничивается, однако, одним распространением идей, одним политическим воспитанием и привлечением политических союзников, — писал В. И. Ленин. — Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективным организатор».
Выход первого номера «Искры» 11 декабря 1900 года был праздником для рабочего класса. В крупнейших промышленных городах рабочие металлургических заводов, текстильных и бумажных фабрик, железнодорожники — все представители великой армии, пролетариата с огромным удовлетворением читали передовую статью В. И. Ленина «Насущные задачи нашего движения».
Получив в январе 1901 года первый номер «Искры», - Иван Васильевич и его друзья-кружковцы также с большим волнением читали передовую статью. Они обращали особое внимание на следующее указание вождя рабочего класса: «Социал-демократия есть соединение рабочего движения с социализмом, ее задача — не пассивное служение рабочему движению на каждой его - отдельной стадии, а представительство интересов всего движения в целом, указание этому движению его конечной цеди, его политических задач, охрана его политической и идейной самостоятельности...
Содействовать политическому развитию, и политической, организации рабочего класса — наша главная и основная задача».
Бабушкин постепенно расширял район своей пропагандисток - агитационной работы. Привезя из Москвы от Н. Э. Баумана очередную партию искровской литературы, Иван Васильевич тщательно упаковывал ее для орехово-зуевских рабочих.
Нагрузив доверху объемистый короб, с «каким обыкновенно ходили по деревням мелкие торговцы — разносчики мануфактуры и дешевенькой галантерей, Иван Васильевич деловито осматривался перед зеркалом. Мануфактуры у «коробейника» было в обрез, не хватало денег для покупки образцов различной расцветки и качества.
П. Н. Бабушкина вспоминает:
«В марте 1901 года мы приехали с И. В. Бабушкиным в гор. Покров, Владимирской губ. Здесь Иван Васильевич в целях конспирации выдавал себя за коммивояжера по текстильной промышленности. Из Покрова Иван Васильевич ежедневно отправлялся в Орехово-Зуево, крупный текстильный центр, для работы среди текстильщиков, имея на руках «образцы» мануфактуры. Из-за отсутствия ткани образцами служила домашняя ситцевая занавеска, в которую Бабушкин закатывал несколько номеров «Искры», предназначенных для орехово-зуевских рабочих.
Из Покрова до Орехова И. В. Бабушкин ходил пешком, через большой хвойный «морозоьчжий» лес. Часто, уходя рано утром к Оржеховским рабочим, он спокойно напевал прощальный припев старой песни: «Прощай, наш друг, товарищ...» И действительно, каждый день его ожидала опасность. Но Иван Васильевич был всегда бодр и весел, и своей бодростью и уверенностью заражал окружающих».
Путь предстоял хотя и недальний, но опасный, — в любую минуту можно было встретить ретивого урядника или переодетого сыщика, которые могли до дна перерыть все содержимое короба: и яркие ленты, и гребешки, и ситец разной расцветки. На самом же дне короба, хорошо замаскированные, лежали сотни брошюр и листовок, напечатанных на специальной, тонкой, но плотной бумаге.
Глухими лесными тропинками, опираясь на крепкую палку-посошок, пробирался Бабушкин в «морозовокую вотчину» — в села Орехово и Зуево. Шел он, не торопясь, размеренной походкой, стараясь попасть в фабричные поселки на рассвете или вечером, поздними сумерками, когда на улицах была целая толпа окончивших смену рабочих и путника-коробейника не так заметно. Чаще всего Бабушкин останавливался у ткача Клементия Лапина, жившего за линией железной дороги. Лапин работал на Никольской мануфактуре и был другом рабочего Рудакова, арестованного в конце 90-х годов в Орехове и высланного в Екатеринослав. Бабушкин познакомился с Рудаковым на одном из собраний екатеринославского кружка «Рассвет» и получил от него явку к Лапину. Вокруг Лапина группировались передовые рабочие: Иван Воронцов, Сергей Сельдяков, Иван Ерошин, Федор Скворцов, Андрей Воробьев и другие.
Лапин приветливо принял Бабушкина, и вскоре в его квартире образовался маленький тесно спаянный кружок рабочих-подпольщиков. Здесь возник центр окрестных революционных марксистских кружков. Бабушкин вел кружок умело, он сразу заинтересовал всех своих слушателей новыми материалами и манерой обсуждения: читал своим товарищам страницы гениального труда В. И. Ленина «Развитие капитализма в России».
Одновременно Иван Васильевич популярно излагал кружковцам первый том «Капитала», в особенности главу о первоначальном накоплении. Он старался, чтобы его слушатели, как учил его самого в петербургском кружке В. И. Ленин, отчетливо поняли из опыта своей собственной жизни, хитро спрятанные фабрикантами формы принуждения рабочего в «свободных» капиталистических государствах. Для этого Бабушкин давал точные, всем понятные объяснения фабричных правил морозовской мануфактуры, умело связывал теоретические изложения Маркса о норме прибавочной стоимости, о формах эксплуатации капиталистами рабочих с повседневной практикой удлинения рабочего дня, отсчитывания ткачей, с системой всевозможных штрафов. Бабушкин приводил также и яркие примеры из морозовской стачки 1885 года, память о которой была еще жива у всех текстильщиков.
Постепенно, с каждым новым занятием, число слушателей росло. К И. В. Бабушкину приходили пожилые ткачи, молодые подсобные рабочие — всех глубоко заинтересовали беседы этого внимательно-спокойного «коробейника».
К весне 1901 года Бабушкин смог уже перейти к организации подпольных массовых сходок. Под испытанным предлогом рыбалок собирались друзья и товарищи неутомимого искровского агента. Окрестности изобиловали тинистыми, заросшими густой осокой и камышом торфяными озерами. В их тихих заводях водились ленивые жирные караси всех оттенков: золотисто-красные, темно-коричневые, почти черные от лежанья на дне озера на богатом пищей слое мха и торфа. В воскресный день, вооружившись своеобразными рыболовными снастями — вентерями, или «мордами», Оржеховские ткачи отправлялись за несколько верст от фабричного поселка на зеленевшие привольные берега «карасиных озер».
И здесь, вдали от хожалых и городовых, «рыболовы» беседовали со своим руководителем о промышленном кризисе, о первомайской стачке на военном Обуховском заводе в Петербурге, вылившейся в знаменитую «Обуховскую оборону»; обсуждали написанные Бабушкиным подпольные листовали, ярко освещавшие невыносимый режим на Никольской мануфактуре.
...Поздним вечером возвращались «рыболовы», с ненавистью глядя на дымное облако, окутавшее «морозовскую вотчину». И с особой силой над тихими подмосковными полями, над березовыми перелесками и озерками среднерусской природы взлетала гневная «Песня пролетариев», написанная А. А. Богдановым и сразу завоевавшая любовь рабочих:
Кто добыл во тьме рудников миллионы?
Кто сталь для солдатских штыков отточил?
Воздвиг из гранита и мрамора троны,
В ненастье и холод за плугом ходил?
Кто дал богачам и вино и пшеницу
И горько томится в нужде безысходной?
Не ты ль, пролетарий, рабочий голодный?
Уверенностью и радостью предстоящего освобождения звучали заключительные слова:
Твердыни насилья мы рушим недаром
Могуч и един наш воинственный стан...
Победою мы строим мир новый, свободный...
Пусть враг нас встречает предательством черным —
Победа близка, пролетарий голодный!..
***

Весной и летом 1901 года Бабушкин еще более укрепил связи с окрестными городами: к нему начали приезжать за искровской литературой товарищи из социал-демократических комитетов Владимира, Шуи, Иваново - Вознесенска. П. Н. Бабушкина вспоминает: «В Покров, где мы вначале остановились, к И. В. Бабушкину заезжал из Москвы его близкий друг Н. Э Бауман, И после, будучи в Орехово-Зуеве, Иван Васильевич держал постоянную связь с Н, Э. Бауманом».
Интересные воспоминания о работе И. В. Бабушкина, агента «Искры», оставил один из .зачинателей революционного социал-демократического движения в Иваново - Вознееенске, М. А. Багаев. Он, так же как и Бабушкин, приезжал в Москву к Н. Э. Бауману для установления связи и обмена опытом пропагандистской работы с наиболее видными ленинскими агентами «Искры». Н. Э. Бауман рекомендовал Багаеву обязательно связаться с И. В. Бабушкиным. Он дал Багаеву адрес и пароль, по которому Бабушкин должен был удостовериться, что приехавший действительно послан искровцами.
«В одну из очередных поездок по району, — пишет М. А. Багаев, — я разыскал в Орехово-Зуеве «Богдана» (И. В. Бабушкина). Он проживал там, на нелегальном положении, занимаясь для вида торговлей мелкими галантерейными товарами вразнос. И. В. Бабушкин произвел на меня чарующее впечатление. Он буквально горел революционным энтузиазмом и обладал редкой энергией. Он был настолько развитым человеком, что сначала я его принял за интеллигента...
Наладить здесь работу было трудным делом. На фабриках Морозова большинство рабочих жили в казармах, где существовал чисто тюремный режим. Доступ посторонним лицам в рабочие казармы не разрешался. Выход из казарм рабочих тоже был весьма ограничен. По улицам сел Орехова и Зуева дефилировали полицейские чины. В силу этих условий там я ни разу не мог распространить агитационной литературы. Мы договорились с Бабушкиным, что в следующий приезд он познакомит меня с наиболее активными членами их организации, чтобы установить преемственность на случай его ареста».
К осени 1901 года Бабушкину, несмотря на все трудности, удалось создать в Орехове крепкое ядро подпольщиков и комитет городской организации РСДРП. В этот период своей работы Иван Васильевич считал одной из самых важных, самых ответственных задач тесную, непрерывную связь с редакцией «Искры». В архиве ленинской «Искры» хранятся письма, адресованные секретарем редакции Н. К. Крупской И. В. Бабушкину.
В. И. Ленин и Н. К. Крупская просили своего верного агента присылать в «Искру» побольше новых фактических материалов о положении рабочих в подмосковных районах, о их борьбе с предпринимателями, об условиях труда и жизни.
Иван Васильевич, пользуясь пересылочными пунктами в Москве в Смоленске, посылал свои статьи в редакцию «Искры».
Живо и необыкновенно ярко запечатлены в корреспонденциях И. В. Бабушкина картины нелегкой трудовой жизни подмосковных ткачей. Так, в четвертом номере «Искры» (май 1901 г.) Бабушкин писал о медицинском обслуживании «морозовской вотчины» в Орехово-Зуеве (местечко Никольское):
«Для нас, орехово-зуевских рабочих, небезынтересно познакомить через рабочую газету «Искра» как своих рабочих, так и рабочих других городов и других профессий с нашими иногда чудовищными порядками...
В местечке Никольском работает до 25 тысяч человек у двух фабрикантов: Викулы и Саввы Морозовых, а все население Орехова состоит из 40 тысяч человек, живущих на расстоянии девяти квадратных верст...
У нас есть две больницы: одна Викулы, другая Саввы Морозова. Постараюсь описать больницу для рабочих Саввы Морозова. Больница находится около чугунолитейного завода (завод служит для фабрики) и жилых рабочих помещений (казарм). Место вредное и для жилых помещений, а для больниц тем более».
В заключение автор корреспонденции обращается ко всем рабочим-читателям «Искры»: «Как видите, товарищи, наше положение в больнице у Саввы Морозова не из приятных. Наше здоровье, наши силы превратились в частицу морозовских миллионов. Морозов богатеет, а мы принуждены проводить последние дни жизни, протягивая руку за куском хлеба».
В восьмом номере «Искры» (10 сентября 1901 г.) Бабушкин дает новые картины жизни ткачей Богородска и Орехово-Зуева. Он с возмущением описывает антисанитарное состояние столовых для рабочих Глуховекой мануфактуры Захара Морозова, расположенных рядом € местами общего пользования. О питании - он говорит, что «харчи в казармах ужасно скверные, и человеку, пожившему в большом городе или в семье на фабрике, противно даже итти на кухню; часто голодный продолжает голодать, но воздерживается итти обедать».
Бабушкин пишет далее о том, как дорого берут в заводской лавке Морозова за прогорклое масло, сырой хлеб, недоброкачественное мясо.
В других корреспонденциях («Искра» № 6, июль 1901 г.) Бабушкин рассказывает о возмутительных порядках на ситцепечатной, ткацкой и прядильной фабрике Павлова в г. Шуе, где работало около трех тысяч человек:
«На этой фабрике хозяин с сыновьями в полное смысле слова — развратники... трудно какой-нибудь девушке остаться в полной безопасности от этих наглых, бесстыдных представителей русского капитализма и столпов отечественного правительства. Хозяин имеет особых работниц, которые стараются совращать молодых девушек. Из фабрики Павлов сделал своего рода гарем. Глядя на хозяина и его подлых сыновей, и служащие позволяют себе мерзости...» В том же городе жандармский «ротмистр с фабрикантом напиваются до положения грязной свиньи и потом в таком виде целуются публично и изливают свои взаимные чувства на глазах удивленной публики. Павлов же для таких случаев приказывает которой - нибудь свахе (таких он имеет несколько на своей фабрике) приготовить такую-то девушку, и это выполняется, точно речь шла о том, как зажарить цыпленка. И это делают представители русского капитала и представители жандармской власти. И потому-то они стараются удержать в темноте массу, поэтому нельзя рабочему пройти по городу с книгой под мышкой, чтобы таковую не вырвал полицейский и не посмотрел: «Это что за книга?» Это особенно бывает часто около читальни».
В том же номере «Искры» И. В. Бабушкин решительно выступает против попытки петербургской группы раскольников-«экономистов» прислать в иваново-вознесенскую социал-демократическую организацию листовки, в которых требовали.... суда присяжных над рабочими-стачечниками. Эпиграфом к своей негодующей, обличительной корреспонденции-протесту И. В. Бабушкин поставил известные строки басни И. А. Крылова:
Хотя услуга нам при нужде дорога, Но за нее не всяк умеет взяться... И далее он писал:
«...Требовать суда присяжных над стачечниками! Разве это не есть смешная ирония? Это значит, что мы будем признавать справедливым преследование стачек. Для нас нужен не суд присяжных над стачечниками, а полная свобода стачек, — даже больше, — покровительство стачечников...
Рабочий за рабочих».
Иван Васильевич не только сам писал целый ряд статей, заметок, корреспонденции о положении на текстильных фабриках Подмосковного района, он терпеливо и настойчиво убеждал рабочих также писать в «Искру», не стесняясь формой изложения. Бабушкин обсуждал со своими друзьями по орехово-зуевской организации наиболее важные темы, поразительные факты притеснений ткачей морозовской мануфактуры, о которых необходимо сообщить «Искре», поведать с ее страниц всему рабочему классу России.
Бабушкин не раз прочитывал рабочие корреспонденции, помогал их обработке. Он не гнался за красотами стиля, не стремился поразить слушателей неожиданными сравнениями.
— Правда лучше всяких украшений, — не раз говорил первый русский рабкор своим товарищам по подпольным кружкам.
Владимир Ильич высоко оценил деятельность Ивана Васильевича — корреспондента «Искры».
«Пока Иван Васильевич остается на воле, «Искра» не терпит недостатка в чисто-рабочих корреспонденциях. Просмотрите первые 20 номеров «Искры», все эти корреспонденции из Шуи, Иваново - Вознесенска, Орехово-Зуева и др. мест центра России: почти все они проходили через руки Ивана Васильевича, старавшегося установить самую тесную связь между «Искрой» и рабочими. Иван Васильевич был самым усердным корреспондентом «Искры» и горячим ее сторонником».
В. И. Ленин еще с большей заботой и вниманием начал относиться к своему верному ученику и дал ему новое важное поручение: Бабушкин, как рабочий, отлично знающий условия жизни подмосковных текстильщиков, должен был опровергнуть клевету на русский рабочий класс, помещенную на страницах народнического журнала «Русское богатство» зимой 1900 года.
Этот журнал систематически публиковал ряд статей народников и представителей либеральной буржуазии, с пеной у рта пытавшихся развенчать марксизм, объявить его совершенно несостоятельным в условиях России. В «Русском богатстве» помещались тенденциозно подобранные корреспонденции с мест, в которых воспевалась крестьянская община, рисовались идиллические сцены из сельского быта, «не зараженного городскими тревогами». Редакторы журнала Н. Михайловский и С. Кривенко в своих программных статьях пытались опровергнуть марксизм как научную теорию, кричали об его «неприемлемости в реальной русской жизни».
Годы нарастания революционных битв, громадного роста политической сознательности пролетариата, его выступления в 1896—1897 годах, ничему не научили «друзей народа», по-прежнему тщетно пытавшихся на страницах «Русского богатства» всяческими способами поставить под сомнение передовую роль рабочего класса в надвигающейся решительной битве с самодержавием и капитализмом.
В статье «Русский Манчестер (Письма об Иваново - Вознесенске)» некий либерал Дадонов обвинял рабочих этого района во всех смертных грехах: лени, пьянстве, отсутствии культурных запросов и т. д. Клеветник Дадонов приводил подтасованные цифровые данные, сколько тратит из своего бюджета Иваново - вознесенский текстильщик на водку, на одежду, на питание; как низка у него «расходная статья на книги»; как мало рабочий вообще интересуется чтением. Дадонов даже приводил возрастные группировки читателей (по библиотечным отчетам), изо всех сил стараясь доказать, что рабочая молодежь совершенно не интересуется литературой, а только и думает о выпивке да вечеринках с пьяными песнями и диким ухарством. С лицемерной грустью заявлял он о том„ что в театры рабочие так же не любят ходить, как не любят и читать; что среди кик «не заметно никаких симптомов кооперативного движения» и т. д. Вся статья преследовала затаенную цель доказать излюбленное «Русским богатством» утверждение: русский рабочий еще так мало развит, некультурен, ленив, что нельзя всерьез говорить о его руководстве революционным движением, о его политической зрелости и что, следовательно, утверждения марксистов являются совершенно необоснованными и беспочвенными.
Прочитав и обсудив этот возмутительный выпад народников, В. И. Ленин решил напечатать в «Искре» обстоятельный, уничтожающий ответ.
С возмущением Иван Васильевич отмечал:
«Если бы г. Дадонов вздумал порицать крестьян за то, что они едят лебеду, а не хлеб, то это было бы вполне аналогичное обвинение тому, которое он предъявляет к иваново-вознесенским рабочим. Г. Дадонов, упрекающий рабочих в равнодушии к знанию, что вы сделали, чтобы предотвратить у них такое равнодушие? Ничего! Упрекающий рабочих, что они смешивают земство с урядником, что вы написали хорошего о земстве? Ничего! Когда рабочий получал образование в сельской, в церковно-приходской школе, то что хорошего узнал он там о земстве? Ничего! Если будет написана популярная брошюра о земстве и его деятельности, будет допущена такая брошюра в библиотеку общества трезвости или фабричную? Нет! А будет ли возможность от этого получить ее рабочему? Нет! Хорошие книги, написанные популярными авторами, из которых интеллигенция черпает знания, такие книги может ли получить рабочий в библиотеках?.. Нет! Книги, которые получает рабочий из библиотек, дают ли ему настоящие знания? Нет! Могут ли интересовать получаемые из упомянутых пяти библиотек книги мало-мальски развитого рабочего? Нет! Доступна ли для рабочих лучшая описанная вами библиотека (публичная)? Нет! И так без конца: нет, нет, нет, ничего, ничего, ничего, а потому делать заключение на нет и ничего все равно, что считать от десяти книзу и получится ничего. Это самое г. Дадонов и доказал...».
С негодованием пишет далее Бабушкин о системе контроля, подслушивания и подглядывания, которую осуществляет полиция и жандармерия почти во всех публичных библиотеках:
«Разве не сделано все возможное, чтобы отохотить рабочих от библиотеки, в которой бывает мастер, конторщик и кое-кто другой?.. Разве наши фабричные библиотеки редко служат местом тайного наблюдения за благонадежностью рабочих? А относительно публичной библиотеки есть основание утверждать, что она-то уж в этом отношении не может быть названа безвинной овечкой». И Иван Васильевич в доказательство этих утверждений приводит многочисленные факты, как в Орехове власти запрещают выдавать из библиотеки рабочим для чтения всякую кажущуюся им подозрительной книгу: не давали даже Решетникова, а потом решили и эту книгу... уничтожить.
«...Часто замечают, — писал И. В. Бабушкин: — если рабочий спрашивает порядочную книгу в фабричной библиотеке, то почти постоянно получает отказ — книга занята, хотя на самом деле она спокойно лежит на полке. Как заботятся о развитии у рабочих чтения, видно из того, что существует параграф, карающий за чтение вслух в казарме, хотя бы читали вслух для безграмотного рабочего».
Вот яркая, взятая Бабушкиным из повседневной жизни картина того, как рабочий пытался получить в библиотеке хорошую книгу, за чтение которой надо было предварительно внести громадный залог:
«...Оказывается, что нужно внести 2 руб. за чтение, да тут же четыре рубля залогу за книгу оставить, И диви от большого заработка, а ну, как в зимнее время рабочий заработает 8—9 руб. в мес, а тут залогу такую оказию — четыре рубля за чтение... Ох, не с руки это нам, г. Дадонов' Поверите^ ей-богу, не с руки! Статочное ли дело половину заработка отдать в залог за книги, когда и на хлеб со щами чувствуем недохватку. Нет, уж увольте, как-нибудь обойдемся!.. Да й то по секрету вам нужно сказать, небезопасно туда ходить нашему брату. Пошел так-то один, он не удовлетворился этими библиотеками, про которые вы нам сообщили, ну> вот запомнил он более порядочных книг названий пять, да прямо в публичную:
— Так и так, позвольте, мол, мне такую-то книжку.
— Такой нет.
— Ну, такую.
— И такой нет.
— А такую?
— Тоже нет.
— Позвольте тогда Дарвина.
— Да ты кто такой?
— Рабочий.
— А где работаешь?
— Вам это зачем?
— Ну, где ты живешь? и т. д.
Наконец, рассказал рабочий все, где живет, где работает, да так без книги и ушел из публичной. Наверное, потом рабочего мекали на фабрике, но оказалось, что он сказал не настоящее имя, а выдуманное».
Бабушкин указывает далее, как трудно рабочему прочитать мало-мальски порядочную газету, если таковая вообще может существовать в условиях царской цензуры. Рабочему стараются; давать лишь «Свет», «Биржевые ведомости» и подобные им донельзя густо-пересыпанные славословиями царствующему дому раболепствующие издания. И первый русский рабкор в упор задает «друзьям народа» вопросы: «...много ли читает интеллигенция с клеймам известного образования, в каком-нибудь провинциальном городке„ как-то: становой, исправник, следователь, поп,., помещик, чиновники, земские начальники, офицеры? Можно сказать не преувеличивая,, что они больше занять картами и пьянством, нежели чтением, а кажется, и образование получили не такое, как рабочие, времени имеют чертову пропасть против рабочих, не так тесно живут, да и кормятся против нашего куда как не плохо. Отчего это, г. Дадонов?» В противоположность этим интеллигентам «рабочие постоянно имеют свои тайные библиотеки, где мало книг, но зато все книги на подбор и постоянно читаются», — пишет Бабушкин.
Касаясь организации клубов и кооперативных обществ для улучшения экономической жизни рабочих, Бабушкин приводит характерные случаи пресечения власть имущими попыток рабочих выработать более или менее приемлемый устав.
«Очевидно, — пишет И. В. Бабушкин, — г. Дадонову неизвестно, что случаи очень не редки, когда рабочие вырабатывали уставы и, только подписавши, успевали подать, как все подписавшиеся бывали арестованы и административным порядком попадали в Архангельскую, Вологодскую, Вятскую губернии. И уж не потому ли, что у них было «незаметно никаких симптомов кооперативного движения»? Смеем уверить г. Дадонова, что мы это говорим на основании фактов, и не в наших интересах говорить против коопераций. Только трезво смотря на действительность, приходится признаться, что при современном политическом бесправии кооперации не могут быть настолько полезны рабочим, насколько правительству».
Бабушкин делает вполне правильный, революционный вывод:
«Всякий энергичный рабочий, увлекшись кооперациями, этим осудит себя на толчение воды в ступе или топтание на одном месте. В десять лет, при современном бесправном положении, кооперация не сможет дать того, что она сможет дать в один год при политической свободе, а потому мы больше желаем, чтобы увлекались нелегальным просвещением масс (агитацией), а не кооперациями. Всякий знает, каковы современные существующие кооперативные общества и потребительные лавки, во что они выродились в России».
Полностью разоблачает Бабушкин и клевету Дадонова на иваново-вознесенских рабочих, которые якобы тратят больше всего денег на одежду и водку и пьянствуют. Бабушкин с иронией спрашивает либерального инспектора:
В заключение своего разоблачительного, гневного опровержения И. В. Бабушкин делает вывод:
«...Из Иваново - Вознесенска высылают рабочих... И все же в Иваново - Вознесенске остаются еще развитые рабочие, хотя сюда никаких неблагонадежных не пускают. Выходит даже некоторая аналогия (сходство) с университетом: как университет выпускает и высылает часть «света и культуры» в разные уголки России, так точно и Ив.-Вознесенск рассылает со своими рабочими «свет культуры» во все концы России. Рабочий за рабочих».
Иван Васильевич прочитал статью товарищам — членам Орехово - Богородского комитета РСДРП. Друзья одобряли его уничтожающую «либеральных благодетелей» отповедь, и Бабушкин переслал статью В. И. Ленину. Редакция «Искры» поместила ее в особом приложении к № § «Искры» в октябре 1901 года.
***

Так в непрерывной партийноорганизационной и литературной работе шло время опытного и умелого агента «Искры». Деятельность его становилась с каждым месяцем все шире и плодотворнее: листовки появились в Шуе, Дрезне, Владимире. За неуловимыми агентами «Искры» департамент полиции приказывал «установить постоянное наблюдение в целях немедленного пресечения...»
Орехово - Богородский комитет РСДРП развернул свою деятельность достаточно широко и успешно: в Орехово-Зуеве, Богородске, Покрове, Дрезне, Ликине, Серпухове — повсюду И. В. Бабушкин имел проверенных, испытанных в подпольной работе друзей. Комитет состоял из 10—12 рабочих, установивших теснейшие связи с сотнями своих товарищей из окрестных текстильных предприятий. В подпольные искровские кружки входили также рабочие-железнодорожники, наиболее активные работники торфоразработок. Бабушкин приезжал, а если фабрика находилась поблизости, то и приходил к своим товарищам — работникам комитета, проводил беседы с членами кружков, передавал искровскую литературу. Он регулярно снабжал листовками также Ярославский и Костромской комитеты РСДРП.
Получая от Баумана немалое количество изданий «Искры», Бабушкин немедленно отвозил эти ленинские обращения к рабочим в кружки Дрезны, Павловского Посада, Ликина, Городищ, Богородска. «Товарищ Богдан», «Старый рабочий» — под такими подпольными кличками был известен Бабушкин рабочим кружкам в 1900—1901 годах — появлялся на собраниях искровских кружков, в рабочих казармах, на заседаниях комитета, на массовых сходках вблизи Орехово – Зуев, Покрова, Никольского.
Результаты подпольной работы Бабушкина и его московских друзей вскоре сказались не только в окрестностях Орехово-Зуева и Богородска, но и в таком большом текстильном центре, как Иваново - Вознесенск. Здесь на фабриках перед 1 мая 1901 года опять появились в большом количестве прокламации и брошюры. Даже на улицах города были расклеены первомайские обращения к рабочим за подписью Иваново-Вознесенского комитета РСДРП. Прокламация называлась: «О рабочем празднике 1 Мая». Она была напечатана в типографии «Искры».
И. В. Бабушкин нередко приезжал в Иваново - Вознесенск и помогал местной партийной организации вести широкую агитационную работу.
Среди иваново-вознесенских текстильщиков и на фабриках ближайших городов (Гусь-Хрустального и других) регулярно появлялись новые номера «Искры», а также издаваемые ею брошюры (о положении рабочих в отдельных районах России, о 1 Мае, о стачках).
Эти прокламации и брошюры привозили И. В. Бабушкин и Ф. В. Ленгник, установившие тесные связи с местными партийными работниками (Багаевым, Окуловой и другими).
Работать с .каждым днем становилось труднее: полиция и жандармы мобилизовали все силы хожалых, явных и тайных шпиков, пытаясь схватить организаторов рабочих масс. И в Орехово-Зуеве и в Покрове оставаться было уже нельзя: полиция обязала домохозяев подпиской «о немедленном сообщении случаев приезда хотя бы на сутки лиц, в городе раньше не проживавших».
К концу осени 1901 года выяснилось, что надо немедленно вновь менять местожительство «оптовому офене-коробейнику», как иногда в шутку называл себя Иван Васильевич в беседе с женой по возвращении из очередной поездки.
В ноябре 1901 года Бабушкин и его жена переехали в Москву. Иван Васильевич обосновался в районе Марьиной рощи: на окраинах большого города легче было укрыться от назойливых шпиков. Здесь Н. Э. Бауман создал несколько подпольных явок у рабочих окрестных заводов.
Бабушкины наняли скромную, всего из двух маленьких комнат, квартиру. В передней комнате Бабушкин у окошек на улицу установил верстак. На подоконниках расположил кастрюли, керосинки, чайники. Прасковья Никитична сказала хозяйке, что ее муж — хороший слесарь, и просила направлять заказчиков «для доброго начала - почину» в новую мастерскую. Сама же она стала стирать белье, не дорожась в цене. Ремесло прачки очень помогало Прасковье Никитичне быть полезной Ивану Васильевичу.
Скоро в «мастерскую» стали заглядывать заказчики; некоторые о чем-то негромко говорили с хозяином в другой комнате, выходившей окнами на пустырь, и вскоре уходили с исполненными «заказами».
В Екатерининской больнице в ноябре 1901 года Н. Э. Бауман (подпольная кличка в то время «Грач») установил новое место явки. На эту явку нередко приходила и жена Бабушкина.
Прасковья Никитична в бельевой корзине приносила в слесарную мастерскую искровскую литературу из других мест подпольной явки.
Бауман, энергично работая в Марьинском, Сущевском, Лефортовском районах Москвы, снабжал своего друга Бабушкина трудами В. И. Ленина, напечатанными редакцией «Искры».
Бабушкин уезжал из Москвы на два-три дня, стараясь не обращать на эти отлучки внимания домохозяев и соседей. Пользуясь удобным железнодорожным сообщением, неутомимый искровский агент чаще всего ездил в Орехово-Зуево, в Иваново и в Павловский Посад. В его чемодане были туго уложены еще пахнувшие типографской краской брошюры, номера «Искры», листовки. Во время его поездок Прасковья Никитична по-прежнему ходила по знакомым семьям чиновников и купцов стирать белье, охотно беседовала с соседками о трудностях жизни мелких ремесленников, работников-поденщиков.
Каждый раз она с нетерпением и волнением ожидала возвращения Ивана Васильевича. Особенно беспокойство ее усилилось в последнее время: Прасковья Никитична ждала ребенка. Тревожась о любимом, дорогом ей человеке, она все чаще подходила к низенькому окошку...
Прошел назначенный срок возвращения Ивана Васильевича, прошло еще несколько дней, а от Бабушкина, уехавшего поездом 21 декабря в Орехово-Зуево, а затем в Иваново - Вознесенск, не было никакой весточки...
Наконец к Прасковье Никитичне пришла фельдшерица Екатерининской больницы и сообщила, что Иван Васильевич 23 декабря был на подпольном собрании членов комитета Орехово - Богородский группы, но затем след его потерян. Она рассказала также, что, по слухам, в Орехово-Зуеве на этих днях полиции удалось выследить заседание искровских подпольщиков и произвести большие аресты. Фельдшерица, представитель группы Н. Э. Баумана, от имени своих друзей просила Прасковью Никитичну собрать все силы и мужественно, как и следует жене и другу революционера, перенести, возможно, долгую разлуку с Иваном Васильевичем. В тот же вечер Прасковья Никитична, взглянув в последний раз на крылечко, на котором она еще так недавно прощалась с мужем, уехала в Петербург к матери Ивана Васильевича.
...23 декабря 1901 года в воскресенье полиция я жандармы неожиданно нагрянули на подпольное заседание членов Орехово - Богородского комитета РСДРП. Собрались рабочие разных профессий — ткачи, красковары, мюльщики. Они беседовали с только что приехавшим из Москвы Бабушкиным. Он привез новые номера «Искры», листовку о выступлении Иваново - Вознесенских рабочих против своих фабрикантов.
Внезапно в окна и в дверь застучали, громко и настойчиво, так что зазвенели стекла. Удары прикладов посыпались в крепко запертые двери. Через две-три минуты двери были выбиты, и в комнату, где находились Бабушкин и его товарищи, ворвались торжествующие полицейские во главе с приставом и жандармским ротмистром.br> Городовые схватили рабочих за руки.
— Ни с места! Отходите поодиночке к столу и называйте свою фамилию, звание, занятие.
Пристав огляделся, раскрыл объемистую папку и приготовился, пока ротмистр руководил тщательным обыском, записывать первые показания арестованных.
Один из них решительно, несмотря на все угрозы, отказался назвать себя.
— Неизвестный, — повторил он и отвернулся от озадаченного пристава.

продолжение книги ...